Насилие. Микросоциологическая теория - Рэндалл Коллинз

1 мая 1992 года). Подобные сцены встречаются по всему миру, в самых разных этнических комбинациях[33], но неизменным остается соотношение между нападающими и жертвой: обычно нападение осуществляется группами из трех-четырех человек против одного.

Похоже, что это соотношение носит универсальный характер. Большинство людей, находящихся в толпе (как и большинство солдат), являются лишь фоновыми участниками событий, а немногочисленная боевая элита не может демонстрировать эффективность в равных противостояниях с себе подобными на противоположной стороне. Таким образом, в большинстве случаев, когда насилие действительно имеет место, оно совершается только этими людьми, когда им удается обнаружить изолированных жертв, причем в соотношении примерно четыре к одному.

Мультипликатор толпы

Паттерны, напоминающие наступательную панику, можно обнаружить даже в таких небольших конфликтах, как столкновения один на один; как будет показано в следующей главе, это, как правило, происходит в ситуациях, когда подавляющее преимущество агрессора над жертвой обусловлено значительной разницей в физических размерах и силе – например, во время стычек между взрослыми и детьми. Однако самые вопиющие случаи наступательной паники имеют место при групповых столкновениях, когда большая группа обладает преимуществом против одного человека, оказавшегося в изоляции, либо вооруженная группа противостоит человеку, у которого вообще нет оружия или временно обезоруженному. Склонность к наступательной панике усиливается размером такой группы – абсолютным количеством лиц, участвующих в конкретных эпизодах. Например, большинство случаев насильственных расправ, учиняемых полицией – с чрезмерной жестокостью и продолжительными избиениями, – происходят при участии большой группы сотрудников правопорядка. При избиении Родни Кинга в момент его задержания присутствовал 21 полицейский, хотя в том случае, если бы их было всего двое, вполне вероятно, что этого инцидента вообще бы не произошло.

По сути, избиение Родни Кинга было событием, сверхдетерминированным взаимосвязанными факторами, которые всецело относятся к насилию со стороны полиции. Такое насилие чаще случается, когда подозреваемый сопротивляется, а в особенности когда он пытается скрыться [Worden 1996; Geller, Toch 1996; Alpert, Dunham 2004]. Помимо наличия сопротивления, полицейское насилие чаще происходит после погони за подозреваемым (вспомним описанный в начале этой главы эпизод с погоней за нелегальными иммигрантами, который также подтверждает данные закономерности). Как выяснили Джеффри Олперт и Роджер Данхэм (см.: [Alpert, Dunham 1990: 28–39, 97], автором выполнены проверочные расчеты), использовав материалы различных судебных округов США, во время погонь водителям от 18 до 30% преследуемых автомобилей удается скрыться. Иными словами, помимо напряженности, вызываемой ездой на большой скорости, и разгневанности демонстративным неповиновением представителю властей, у полицейских действительно присутствует ощущение неуверенности по поводу того, чем кончится погоня. В 23–30% случаев во время погонь происходят аварии с материальным ущербом, а в 10–17% случаев – телесные повреждения, хотя, как правило, нетяжкие (для тех случаев, когда преследуемому автомобилю не удается скрыться, этот показатель составляет 12–24%). В трети описываемых случаев телесные повреждения наносятся уже после прекращения погони, то есть их причиной является не автомобильная авария, а именно насилие. В еще одном исследовании Олперта и Данхэма продемонстрировано, что от 46 до 53% автомобильных погонь за подозреваемыми, которые пытаются скрыться, заканчиваются применением силы со стороны полиции, а в 11–14% случаев оно имеет чрезмерный характер [Alpert, Dunham 2004: 24].

Кстати говоря, в инциденте с Родни Кингом для него присутствовал тройной риск подвергнуться нападению: сопротивление при аресте, преследование полицией на большой скорости и еще один дополнительный фактор. Речь идет об эффекте стороннего наблюдателя: чем больше полицейских участвует в задержании (а в действительности и чем больше при этом присутствует прочих всевозможных наблюдателей), тем выше вероятность насилия с их стороны [Worden 1996; Mastrofski, Snipes, Supina 1996]. Размер группы оказывает такой эффект не потому, что в нападении участвует больше людей, поскольку в толпе, как правило, присутствует небольшое количество зачинщиков – та самая «элита насилия», которую формируют относительно немногие активные участники инцидента вне зависимости от общего размера группы (вспомним, что Родни Кинга избивали лишь четверо из 21 присутствующего на месте полицейского)[34]. Зато действия толпы усиливают эмоции: напряженность становится сильнее, а после того, как оно находит выход, череда действий становится более интенсивной. Этот мультипликативный эффект зафиксирован в ряде исследований насилия на этнической почве и в ходе других массовых политических мероприятий, а также прочих разновидностей действий толпы (обзор и цитирование этих и упоминаемых в дальнейшем исследований см. в: [Horowitz 2001: 116–117]). «Экспериментальные исследования подтверждают, что коллективы проявляют агрессию более жестко, резко и быстро, чем отдельные лица. Многочисленные толпы линчевателей совершали больше зверств, нежели менее крупные группы» [Mullen 1986].

Психологи склонны объяснять эти эффекты при помощи такого понятия, как деиндивидуация – утрата индивидуальной идентичности в большой группе, а вместе с ней и какого бы то ни было ощущения личной ответственности. Такое объяснение является преувеличенным, поскольку отдельные лица обычно включаются в активные сборища через сети знакомств, а большинство индивидов участвуют в них в качестве членов небольших групп внутри толпы, где они сохраняют четкое ощущение собственной идентичности [McPhail 1991]. На мой взгляд, следует сделать больший акцент на эмоциональном процессе, который развивается во времени, на вовлечении одного человеческого тела в эмоциональные ритмы другого, ведь основные привлекательные моменты и удовольствия от социального взаимодействия любого типа происходят благодаря вовлечению в ту или иную чрезвычайно ритмичную телесную/эмоциональную схему. Люди крайне восприимчивы к подобному вовлечению: можно утверждать, что в период нагнетания напряженности разделить ее с кем-то еще – это цена, которую мы платим за ощущение солидарности с группой, даже если процесс встраивания каждого отдельного участника в групповую атмосферу еще больше усиливает напряженность, подобно храповому механизму. А вспышка коллективного насилия – в особенности при наличии ритмично повторяющегося паттерна, благодаря которому и появляются избыточное насилие и зверства, – столь притягательна для ее участников потому, что она создает исключительно высокую степень солидарности.

Это вовлечение в зону интенсивной реальности тем более привлекательно, поскольку насилие порывает с обычной действительностью, предоставляя случай попасть в эту особую нишу опыта. Так происходит в ситуациях, которые, строго говоря, не представляют собой наступательную панику – в них в незначительной степени присутствует предварительное нагнетание напряженности, по меньшей мере той ее разновидности, которая возникает от страха. В подобных ситуациях, как правило, имеются праздничная атмосфера, которую внешние наблюдатели находят несуразной в моральном отношении. Например, в случаях, когда кто-то угрожает покончить с собой, «большая толпа зрителей чаще, нежели малое скопление людей, насмехается над жертвой и призывает ее сделать этот шаг» (см.: [Mann 1981], цит. по: [Horowitz 2001: 117]).

Вот история, случившаяся в Окленде (штат Калифорния) в августе 1993 года, в которой