Насилие. Микросоциологическая теория - Рэндалл Коллинз

наблюдателей и заставляют называть происходящее зверством. Зрелищный характер наступательной паники создает искушение видеть ее повсюду. Однако наступательная паника представляет собой лишь одну из траекторий, ведущих от исходной точки напряженности/страха в конфликтных столкновениях. Наступательная паника запускается только тогда, когда напряженность внезапно ослабевает, если кажущаяся угроза и сила противника стремительно оборачиваются его слабостью; в такой ситуации должно возникать пространство, куда можно броситься вперед вместо того, чтобы убежать, некий вакуум, в который низвергается стычка. Если этот вакуум не открывается, то ситуация движется в ином направлении.

Довольно часто снятие напряжения не происходит в связи с отсутствием признаков несоразмерной слабости одной из сторон; многие конфликтные ситуации – а на самом деле и большинство, если принимать в расчет все тривиальные конфликты на начальной стадии – превращаются в ничейное противостояние, в котором много позерства, но в итоге оно исчерпывает себя с небольшим ущербом. Иногда, в довольно редких ситуациях, насилие бывает не «горячим», а «холодным»: вместо горячего эмоционального порыва (или, по сути, горячего безвредного позерства) происходит хладнокровное исполнение рассчитанного плана насильственных действий. Благодаря своей редкости такое «холодное» насилие оказывается на вершине стратификации насилия, предстающей в виде иерархии компетентности насильственных действий, – с этой точки зрения оно будет рассмотрено в главе 11. Еще одним путем является социальная инсценировка поединков, благодаря которой они могут считаться честными. Такой механизм настолько противоположен нормальному конфликту с его напряженностью и вытекающим из нее (пусть это и не осознается) предпочтением в пользу несправедливых поединков и слабых жертв, что нам придется отыскать особые обстоятельства, которые изолируют и поддерживают эту искусственную форму поединков. Существуют и другие версии несправедливых поединков, помимо наступательной паники. Например, это механизмы, в которых нет внезапного перехода от напряженности к слабости жертвы, зато присутствует институционализированная ситуация насильственного доминирования, травли или поиска козлов отпущения, а также другие паттерны, предполагающие возникновение социальных анклавов, где вместо напряженности присутствует радость, – зон разгула и празднований, которые создают пространство для насилия, защищенного как в эмоциональном, так и в политическом плане. Эти альтернативы будут рассмотрены в последующих главах.

Глава 4

Нападение на слабого: I. Домашнее насилие

Рассмотрим следующий инцидент, реконструированный по данным судебно-медицинской экспертизы:

Женщина-няня купает годовалого ребенка, пока его родителей нет дома. Ребенок сопротивляется, извивается и плачет. Няня прилагает еще больше усилий, чтобы контролировать ребенка, и в попытке справиться с ним увеличивает напор воды в ванну, поворачивая горячий вентиль, и просовывает руку ребенка под кран. Ребенок кричит еще громче, и это лишь усиливает решимость няни удержать ребенка в воде. В итоге ребенок, ошпаренный горячей водой, был госпитализирован с ожогами второй степени (из материалов суда штата Калифорния).

В этом очередном примере наступательной паники женщина не собиралась причинять вред ребенку. Однако в ходе нарастающей борьбы за контроль над ситуацией ребенок сопротивлялся, впадая в пароксизм ярости и боли, а взрослый наращивал собственные усилия. Победа в этом поединке остается за няней – при помощи чисто физического принуждения она заставляет ребенка оставаться в воде, – но одновременно ее захватывает настроение жертвы: ребенок кричит, демонстрирует свой гнев, его мышцы напряжены. Обе стороны конфликта теряют контроль: поскольку одна из них намного слабее другой, напряженность борьбы оборачивается горячкой и агрессивным чрезмерным насилием наступательной паники. Вспомним описанный в предыдущей главе эпизод с морскими пехотинцами, покидающими вьетнамскую деревню, которую они только что подожгли, – лица, совершающие жестокие действия в отношении детей, на выходе из собственного сценария насилия точно так же зачастую ощущают, как будто очнулись от сна, пораженные тем, что они натворили.

Эмоциональное определение ситуации

Если напряженность/страх является доминирующей эмоцией в конфронтациях с надвигающимися насильственными действиями, то каким образом кто-либо из их участников наносит тот или иной ущерб? Чаще всего ситуация разрешается без ущерба: участники конфронтации уклоняются от схватки, находят поводы, чтобы не браться за дело, и довольствуются пустыми угрозами и отговорками. Чтобы насилие состоялось, вовлеченные стороны должны найти способ преодолеть конфронтационную напряженность/страх. Наиболее показательным из этих способов является нападение на слабую жертву.

Уязвимость слабых возникает не просто потому, что они не могут дать сдачи и нанести ущерб агрессору. Напряженность/страх конфронтации порождается не столько страхом быть убитым или раненым, сколько напряженностью или страхом столкновения и надрыва в процессе микровзаимодействия. «Страх» при стычке с другим человеком представляет собой напряженность, связанную с нарушением принципиального ритуала солидарности – склонности к взаимной вовлеченности во взаимодействие. В первые моменты и вплоть до установления доминирования одной из сторон насильственный конфликт представляет собой ритуал взаимодействия, в котором присутствует очень сильный фокус взаимного внимания, однако ритмы, которые пытаются использовать обе стороны, чрезвычайно рассогласованы. В микроинтеракционном ядре конфронтационной напряженности оказывается борьба за установление одной из сторон настройки на собственный сценарий действий, навязывание другой стороне своего ритма и направления в противодействии попыткам оппонента уклониться от этой настройки или установить для себя собственную инициативу.

В этом смысле «страх» может быть неверным термином – он определенно не передает всего смысла происходящего. «Слабой» жертву делает ситуационная, определяемая взаимодействием позиция, – сам факт, что жертва неспособна защитить себя, важен главным образом потому, что он позволяет агрессору захватить инициативу и контролировать процесс и направление взаимной вовлеченности. Успешная агрессия представляет собой действие, в котором больше не содержится противоположных намерений, – вместо этого действие становится скоординированным: агрессор и жертва втягиваются в особую разновидность вовлеченности, где первая сторона берет на себя ведущую роль, а вторая реагирует на нее. С особой ясностью мы увидим это в приведенных ниже примерах, где будут представлены интеракционные подробности ситуаций травли и разбойных нападений, когда агрессор пытается захватить контроль над ситуацией, превратить ее в односторонний поток и любой ценой избежать двустороннего конфликтного процесса – и все это должно с лихвой перекрывать возможность резкого изменения ситуации и превращения самого агрессора в пострадавшего. Этот микропроцесс принятия на себя роли жертвы также прослеживается в домашнем насилии. Данный феномен часто описывается как попытка установления контроля – это верное определение, причем даже в гораздо более широком и общем смысле, нежели акцент на контроле мужчин над женщинами, который делается в феминистской теории. Лица, совершающие насильственные действия, поддаются эмоциональному импульсу, по мощи сопоставимому с грузовым поездом, что часто приводит к особой жестокости. Так происходит потому, что борьба за прорыв через конфронтационную напряженность перетекает в особенно агрессивную форму вовлеченности, в которой участвуют недолго сопротивлявшаяся, но теперь слабая жертва и недолго боровшийся, но наращивающий давление обидчик, который теперь оказывается в совершенно доминирующем положении. Суть доминирования