Ленинизм и теоретические проблемы языкознания - Федот Петрович Филин

могут быть лишь данные признак или свойство, а сам предмет в целом находится вне прямого восприятия. Так, дым от непосредственно воспринимаемого костра не является знаком костра, поскольку костер воспринимается не через дым. Когда же дым свидетельствует о невидимом костре, дым выступает как указатель костра (безусловный знак). В этом случае имеет место знаковое использование дыма, который выступает как знак костра не в силу того, что ему приписано свойство быть указателем костра, а именно благодаря своему качеству дыма, как атрибута костра. При этом дым остается естественным признаком костра, является следствием горения.

Можно сказать, что всякий признак, отделенный от предмета и позволяющий судить о предмете заочно, или признак, позволяющий судить о скрытых свойствах предмета, приобретает знаковое использование, оставаясь признаком и не превращаясь в условный знак, или собственно знак.

Что касается условных знаков, или собственно знаков, то предметы, используемые в качестве знаков, не имеют, как уже говорилось, причинных отношений или отношений сходства с тем, что они обозначают. По этим предметам (по их собственным свойствам) мы не можем судить о чем-то, находящемся вне их. Однако с помощью этих предметов мы можем обозначить другие предметы, не будучи в состоянии судить о свойствах этих предметов. Функцией обозначения обладают в частности названия – звуковые комплексы, которые состоят в чисто конвенциональных отношениях с тем, что они обозначают. К. Маркс говорил:

«Название какой-либо вещи не имеет ничего общего с ее природой. Я решительно ничего не знаю о данном человеке, если знаю только, что его зовут Яковом»[376].

Название есть условный знак, который сам по себе, не раскрывая свойств обозначаемой вещи, вызывает образ или представление об этой вещи и тем самым выполняет важную познавательную функцию.

Весь круг предметов, относимых на основании пирсовского определения знака к знакам, видимо следует разделить на не-знаки, имеющие знаковое использование, и собственно знаки. Такое разделение находится, как представляется, в соответствии с теорией отражения.

Анализируя знаки и их функции, обычно имеют в виду знаки второго рода (условные знаки, или собственно знаки). Именно эти знаки обладают свойством произвольности или немотивированности. Произвольность знака предполагает, что отношения между предметом, используемым в качестве знака, и тем, что обозначают, являются чисто конвенциональными[377] в том смысле, что любой предмет может служить обозначением любого другого предмета. (Ср.: «знак» первого вида – кашель сам по себе не является признаком хорошего аппетита, но является признаком простуды или другой болезни. Можно, однако, условиться, что покашливание будет свидетельствовать о хорошем аппетите. В этом случае кашель превращается в настоящий знак.)

Совокупности знаков могут образовывать знаковые системы. Семиотическими, или знаковыми, системами являются системы, элементы которых суть знаки в собственном смысле слова (а не системы, элементы которых, не являясь знаками, обнаруживают знаковое использование).

Язык является типичной семиотической или знаковой системой, поскольку звуковые отрезки, являющиеся оболочками морфем и слов, выражают некоторые смыслы (или значения) не в силу своих природных свойств, а в силу того, что им приписано свойство выражать эти смыслы или значения.

Звуковые оболочки морфем и слов, следовательно, являются знаками. Они отвечают двум условиям знака. Однако звуковая оболочка слова (морфемы) не равна слову (морфеме). Слово, как это установлено и принято в языкознании, является двусторонней единицей, состоящей из звучания и некоторого смысла (значения). Как двусторонняя сущность слово является единицей языка. Ню является ли слово знаком?

В силу того, что единицы языка (фонема, морфема, слово и т.д.) весьма сильно различаются, обладают разными свойствами и разным назначением в языке, природу этих единиц с точки зрения их знаковости, по-видимому, следует анализировать дифференцированно.

Проблема знака в языке сосредоточена вокруг трех понятий: вещь, смысл, звуки. Дать ответ на эту проблему – значит выяснить соотношение звуков, смысла и вещей.

Соотношение вещи, мысли и звука интересовало еще античных философов[378], ибо это, видимо, один из основных онтологических вопросов языка. Проблема эта получала разнообразное решение. Тем не менее она остается одной из центральных проблем теории языка и в современном языкознании.

Три компонента, вещь – мысль – звук, свидетельствуют о наличии «знаковой ситуации» примерно в том виде, как она понимается в современной семиотике.

Мысль предполагает некое мыслящее существо, а вещь и звук представляют два предмета, из которых второй (звук) используется как обозначение (название) первого (вещи). Это обозначение производится мыслящим существом. Звук в этой ситуации выступает как знак.

Знак вообще есть, как уже говорилось, указатель, условное (конвенциональное) обозначение чего-либо. Природа знака не предопределена природой обозначаемого предмета[379]. Связь между ними устанавливается на основе сознательного или бессознательного соглашения. Человека, которому объяснили, что предмет A обозначает предмет B, можно считать присоединившимся к некоторому общественному соглашению.

Чтобы обозначить что-либо, знак должен быть чувственно воспринимаем, т.е. материален. Материальность есть обязательная черта знака[380]. Не будучи чувственно воспринимаем, знак не может выполнять своей основной функции – указания на что-либо или обозначения чего-либо. Вне материи знак не существует[381].

Однако тот или иной «кусочек материи» становится знаком только после того, как он наделен свойством указывать на что-то или обозначать что-то. Характер «кусочка материи», т.е. его субстанциональная природа в принципе безразлична для использования этого «кусочка» в качестве знака. Но для знака совершенно не безразлично само наличие материальной субстанции. Иногда же нерелевантность характера материальности знака (вида материи знака) принимают за нерелевантность материальности знака вообще[382]. Мы утверждали, что «кусочек материи» становится значимым лишь после того, как ему припишут свойство что-либо обозначать. Тем самым у «кусочка материи» появляется «значение».

Большинство лингвистов определяют знак как некоторое единство звучания и значения[383]. Такое понимание знака, как представляется, восходит к соссюрианскому определению знака как двусторонней сущности, включающей означающее и означаемое (у Ф. де Соссюра, как известно, означающее не сам звук, а его образ в мозгу, означаемое – образ предмета в мозгу. Тем самым знак по Соссюру есть двусторонняя психическая сущность). Понимание знака как двусторонней сущности возникло, как нам кажется, в результате анализа слова, которое как раз и является (это общепризнано) двусторонней сущностью: соединение звучания и значения.

Правомерно ли считать, что «знак вообще» включает в себя значение или что «знак есть и означающее и означаемое?» Не вернее ли считать, что знак есть только указатель, а означаемое есть то, на что указывает знак?

При решении проблемы знака определились два полемизирующих лагеря: те, кто считает знак двусторонней сущностью и те, кто считает знак односторонней сущностью[384].

Признание знака односторонней сущностью, а слова двусторонней сущностью ведет