Жизнь в белых перчатках - Керри Махер

получить роли на сцене, что Бродвей — просто еще одна более высокая вершина той же самой горы. Теперь она увидела, что театр — отдельный хребет, который до сих пор окутан плотным, непроглядным туманом. Впрочем, следовало признать, что вид с того места, где она сейчас стояла, был довольно-таки захватывающим.

А еще ей следовало бы понимать, что это ненадолго. Уже через пару дней, пролистывая в приемной дантиста свежий номер журнала «Маккол», она наткнулась на статью о номинантах на «Оскара», в которой цитировался не кто иной, как ее отец: «Если говорить о моих детях, то я всегда думал, что наше имя однажды прославит Пегги».

Грейс хотелось забраться под одеяло своей большой новой кровати в прекрасно обставленной квартире на Пятой авеню — и эту кровать, и эту квартиру она рассчитывала делить с Олегом, тоска по которому внезапно навалилась на нее с той же силой, что и в первые дни после разрыва.

Она гадала, знает ли мама об отцовском заявлении, ведь одно дело — шутить в кругу семьи, что папа предпочитает Пегги, и совсем другое — сообщить об этом в общенациональном журнале. После поручения «Оскара» Грейс несколько раз беседовала с матерью, и та всегда взахлеб выражала свою гордость: «Ты действительно сыграла лучше Гарланд, милая». «Дамы из нашего клуба планируют обед в твою честь, так что, пожалуйста, освободи воскресенье перед Днем поминовения». «Я всегда знала, что все эти годы в Академии окупятся». «Что дальше, дорогая? Теперь тебе все пути открыты!» И даже отец сказал ей прямо в глаза (или, по крайней мере, прямо в ухо, ведь разговор шел по междугородней связи): «Поздравляю, Грейс. Я впечатлен». «Двуличный… мерзавец», — подумала она.

Разумеется, несколько репортеров позвонили, чтобы поинтересоваться, что она думает насчет отцовского замечания, и Грейс была как никогда благодарна своей актерской выучке, позволившей ей издать деликатный смешок и недрогнувшим голосом проговорить:

— О-о, папочка, как всегда, шутит.

Фрэнк Синатра не ошибался: настало время, когда ей пришлось противостоять лавине статей и мнений возмущенной публики, недовольной тем, что победа не досталась Джуди Гарланд. Сама Джуди любезно прислала букет розовых пионов в качестве поздравления, и Грейс немедленно от руки написала ей открытку с благодарностями и отправила ее вместе с самым прекрасным одеяльцем для новорожденного, которое ей только удалось купить.

Она пыталась не обращать внимания на все эти разговоры, но получалось скверно, ведь возможность победить даже не приходила ей в голову, ни к чему подобному она не готовилась. Широко распространилась точка зрения, что Грейс не должна была победить, и она с горечью думала, будто все вокруг тоже считают, что, раз уж победа не досталась Джуди, торжествовать должна Пегги, и вообще сговорились между собой. В результате она чувствовала себя хуже некуда; так плохо ей не было уже много лет. Даже от доброго замечания Хича: «Не позволяй маловерам испортить тебе настроение. Ты — моя священная корова» — настроение поднялось лишь примерно на час. Если так, почему в своей следующей картине, черт возьми, он снимает Дорис?

Труднее всего было сохранять радостное выражение лица, помогая Лизанне организовывать ее июньскую свадьбу, пока Олег фотографировался по всему Манхэттену, и каждый вечер при нем находилась новая красотка. Итак, младшая сестра выходит замуж, а отец по-прежнему отдает предпочтение старшей сестре. И Келл, конечно, остается недосягаемым «золотым мальчиком».

В ту весну трещины в броне Грейс заметила лишь ее давняя подруга Мари. Они вместе стояли в большом саду при церкви в Ист-Фолле, вокруг бегали детишки в одежде пастельных тонов, охотясь за пасхальными яйцами.

— Все вокруг не так замечательно, как может показаться, — сухо сказала Мари. — Где-нибудь через пару минут начнутся слезы оттого, что брат или сестра нашли больше яиц, а в течение двух часов, когда эйфория окончится, все дети до последнего будут не в себе, и матерям придется сделать то, что каждая из нас клянется никогда не делать, а именно усадить чад перед телевизором и немного вздремнуть, потому что накануне мы легли слишком поздно, распихивая яйца по всему дому. Мужья же тем временем отправятся играть в гольф.

Грейс засмеялась:

— Ты всегда знаешь, что именно мне надо услышать.

— Ох, это я еще не упомянула, что окорок будет стоять в духовке и пересушится в ожидании, когда вышеупомянутые мужья вернутся по домам, благоухая виски и сигарами, — добавила Мари.

Грейс засмеялась еще сильнее.

— Но папочки, конечно, окажутся в глазах детишек героями, потому что принесут с гольфа еще шоколаду, чтобы окончательно перебить аппетит детям перед окороком.

— Звучит замечательно, — сказала Грейс, утирая слезы со щек.

— Просто мечта, — невозмутимым тоном согласилась Мари, и Грейс на миг почувствовала благодарность за свою собственную жизнь со всеми ее неприятностями.

Ясно было, что, предложи она поменяться проблемами, подруга в тот же миг согласится и даже глазом не моргнет.

* * *

Грейс не собиралась возвращаться на юг Франции всего через год после съемок «Поймать вора», во многом оттого, что понимала: воспоминания о лучших моментах романа с Олегом будут подстерегать ее в каждой бутылке вина, каждом уличном бистро и на каждой мощеной улочке. Но первое мая застало ее над Атлантикой в кресле первого класса, и солнце садилось в до неприличия оранжево-розовое небо. Она летела на кинофестиваль в Каннах, где должны были отметить фильм «Деревенская девушка».

За прошедшие с Пасхи недели ее жизнь вроде бы перестала быть такой неопределенной. Студия «Эм Джи Эм» возобновила контракт, и теперь Грейс могла сыграть в «Лебеде»: эту пьесу Мольнара переделал для кино лично Дор Шэри, он же выступал в качестве продюсера. Была еще и упомянутая Бингом версия «Филадельфийской истории», переписанная и положенная на музыку к тому времени, как Грейс села в самолет, и обещание роли Мэгги в фильме «Кошка на раскаленной крыше» сразу после того, как одноименная пьеса сойдет со сцены на Бродвее. Грейс чувствовала своего рода мстительное удовлетворение оттого, что становится популярной актрисой благодаря киноверсиям бродвейских постановок. Все началось с «Деревенской девушки», продолжится «Лебедем» и «Кошкой…», и как знать, какие еще возможности представятся ей потом?

Неожиданно быстрому заживлению сердечных ран способствовало и тайное, но весьма приятное внимание темноволосого загадочного красавца Жан-Пьера Омона, который тоже собирался в Канны. Он позвонил ей ни с того ни с сего, чтобы поздравить с «Оскаром», и у них завязалась непринужденная, порой прерываемая громким веселым смехом беседа, продолжившаяся за ужином и выпивкой.

Они говорили о пуделях, пирожных, давних совместных работах на телевидении и недавних в кино.