Морские истории - Иван Степанович Исаков

— Разрешите вопрос к докладчику?

— Пожалуйста!

Но, собственно, никакого вопроса он еще не подготовил. Движение было чисто импульсивное, чтобы показать свою активность и заинтересованность темой.

За плечом председательствующего висело объявление. И тогда артиллериста осенило, и, как бы бросаясь в холодную воду, но голосом почтительным и проникновенным он произнес:

— Было бы очень интересно узнать, а как же все-таки «Гебен» и «Бреслау» — прорвались в Черное море?

Случись такое на другом корабле — последовал бы гомерический хохот, но в присутствии Несвицкого это было невозможно.

Наступила какая-то церковная тишина.

Даже показалось, что маховик вентилятора стал быстрее работать, а зайчики забегали в веселом восторге.

Больше всех потрясен был лектор, который, слегка приподнявшись, смотрел вопросительно на председательствующего.

Но тот, не меняя в лице ни одной черточки, сделал рукой движение ленинградскому профессору и спокойно изрек:

— Не беспокойтесь — отвечу я!

Затем, повернув голову к любознательному артиллеристу, с той же интонацией добавил:

— Трое суток ареста при каюте, с исполнением служебных обязанностей.

— Есть! — последовал четкий ответ, сопровождаемый стуком сомкнутых каблуков.

— Будут ли еще вопросы к докладчику?

Больше вопросов к докладчику не было.

———

ГИМН БОРОДЕ

В двадцатых годах, после окончания гражданской войны, наше государство начало приводить в боевую готовность уцелевшие военные корабли, чтобы было чем охранять мирный труд рабочих и крестьян.

На Балтике вступили в строй вместе с другими классами кораблей несколько эскадренных миноносцев типа «Новик». Однако вполне квалифицированных и опытных командиров для управления ими еще не хватало. Зато команды, начиная с боцманов и до внештатных юнг, называвшихся салажонками, оказались как на подбор. Старшие из них знали, что такое война на море и что такое мощь турбин в 30—40 тысяч лошадиных сил.

Мне тоже к этому времени уже пришлось узнать, что такое война с германским флотом (Рижский залив в 1917 году), и познакомиться с залпами белогвардейских судов, подпираемых офицерами «флота его величества» (Кронштадт, Астрахань, Каспий в 1919—1920 гг.). Однако из-за молодости меня никогда не подпускали к «машинному телеграфу», при помощи которого управляют скоростью хода и реверсом главных машин.

В старом флоте командирами «новиков» назначали капитанов 2 ранга, тянувших до того лямку не менее десяти лет.

И вдруг неожиданно, вызывают в ГУЛИСО[86]. Ушам не верю:

— Принимайте в командование эсминец «Изяслав», ведь вы на нем служили?

— Так точно! Но только мичманом...

— Не боги горшки обжигают! Извольте срочно выехать в Кронштадт!

Вышел из кабинета адмиралтейского олимпийца (не зря он упомянул так фамильярно о богах), находясь в каком-то трансе. Скорее испуганный, чем обрадованный. На диване «для ожидающих посетителей» внезапно заметил товарища Картенбурга, тоже бывшего мичмана, но на два года моложе меня возрастом. Пропустить или не узнать его было невозможно, так как он отпустил огромную бороду лопатой, которая могла конкурировать только с исторической бородой Г. А. Бутакова. Но у последнего роскошная борода была, так сказать, семейной традицией. На всех портретах в Морском музее или в частных коллекциях адмиралов Бутаковых все узнавали безошибочно.

Не знаю, какая растительность украшала подбородки предков Картенбурга, но его тоже узнавали безошибочно, так как огромная по размерам борода была огненно-рыжей.

Я бросился к бородачу, чтобы излить свои сомнения и горестно поплакать ему в жилет. Если бы это не было метафорой, то фактически пришлось бы лить слезы в его бороду. Но мой порыв не нашел отклика, так как Картенбург волновался, тоже ожидая вызова на прием.

Как в чаду, заполненный до краев сомнениями относительно своих командирских талантов, я почти пропустил мимо ушей известие «бакового вестника» о том, что рыжебородый, через полчаса после меня, также был назначен на минную дивизию Балтфлота и два дня спустя уже принимал в командование один из «новиков».

Однако никакие новости не могли отвлечь от предстоящего перехода (без буксиров!) «Изяслава» в ковш Пароходного завода в Главной базе.

Знаете ли вы, что такое первый маневр корабля под своими машинами? Нет, кто не испытал на себе, тот не знает. Но допустите хоть на минуту, что за вашими манипуляциями критически следит весь Кронштадт. Смотрят со всех кораблей, со стенок, с шлюпок и яхт; но главное в том, что прежде всех остальных смотрит своя команда. Первый маневр все равно что первый выход на сцену или первое выступление с народной трибуны. Это экзамен, итог которого определяет последующие отношения с командой корабля. В то же время проклятые салажонки успевают оповестить население военно-морской базы о предстоящем зрелище. Думаю, дебют Карузо не привлекал такого количества зрителей.

Итак, съемка с якоря в Средней гавани. Такой маневр труден только в штормовой ветер, в узком ковше. Но боги, не обжигающие горшки, надо мной смилостивились и установили такой первоклассный, безоговорочно ясный штилевой день, о котором принято говорить: «В такую погоду всякий дурак сняться сможет!»

Далее надо было пересечь наискось Среднюю гавань и развернуться так, чтобы задним ходом войти в заводской ковш и отшвартоваться кормой к стенке, у которой уже битком набито ремонтирующимися кораблями всех классов, а для вас гостеприимно оставлен один узенький проход, чуть превышающий максимальную ширину вашего корабля.

Ничего и никого я не видел и не слышал, кроме скорости и угла смещения соседних объектов и телефонных докладов с кормы: «Проходим!».. «До стенки 20 метров!»... «10 метров»... Спина мокрая. Из-под фуражки тонкие струйки предательски стекают за воротник. Даже не заметил рыжую бороду, хотя знал, что он должен был подняться наверх, чтобы наблюдать за дебютом коллеги.

И, наконец... С кормы поступают умиляющие душу доклады: «Концы поданы» и под занавес: «Швартовы закреплены». Последним сигналом в машине был: «Стоп обеим турбинам!» С этого момента все напряжение нервной системы было направлено на то, чтобы скрыть распирающее душу ликование, завуалированное напущенным на себя равнодушием. Выражение лица как бы говорит: «Для нас — это пустяк!»

Но почему часть внимательной и бывшей до того безмолвной аудитории там, за кормой, шумит и не расходится? Почему на мостик спешит разъяренный директор завода?

Через минуту все разъясняется. Оказывается, у той же стенки, под кормой моего соседа, стоял парадный разъездной катер из красного дерева — «Кит», гордость местного портового начальства. С мостика «Изяслава» его вовсе не было видно. О нем и не докладывали. Но когда пришлось реверсировать машинами, чтобы погасить скорость, кормовая струя вынесла его в нашу сторону. Всего метров на 5—10, но это решило его судьбу. Один из остряков назвал его «раздавленным орехом».

Гром