Морские истории - Иван Степанович Исаков

и буксиров торгового флота, наспех вооруженных орудиями малого и среднего калибра. Эти пушки подчас становились опасными для их носителей в большей степени, чем для белогвардейских и английских дестройеров (турбинных контрминоносцев), так как деревянные основания под орудия, на глаз сооруженные в Николаеве или в Мариуполе, часто проседали при выстреле — в строгом соответствии с расчетами академика Эйлера, выведенными еще в XVIII веке, — так называемой «эйлеровой нагрузкой».

Как только молодая республика вступила в восстановительный период, декретом, подписанным Лениным, было приказано все плавающее хозяйство торгового флота возвратить соответствующим владельцам, объединенным в «Совторгфлот».

Откуда же этот задорный дух, боевое настроение и морской военный гонор, который, казалось бы, должен был угасать по мере спуска боевых флагов и вымпелов с убывающих шаланд, пароходов и буксиров?

Трудно делать окончательные выводы и заключения, но, очевидно, нельзя не учитывать следующие обстоятельства.

Приказ сжаться в небольшую, но тугую пружину исходил от самого Ленина. На судостроительных верфях начали срочно достраиваться те подводные лодки, крейсера и эсминцы, которые врангелевцы затопили наспех, совершенно не допуская мысли, что большевики сумеют их поднять и когда-либо достроить. В Цемесской бухте водолазы ЭПРОНа[82] начали подводить стальные полотнища под кили кораблей, потопленных нашими же руками в трагический день 18 июня 1918 года.

Итак, состав Черноморского флота обещал наращиваться со дня на день. Поговаривали даже о модернизации старых боевых единиц.

Однако могли ли только эти еще полугадательные факторы повлиять на возрождение флотского боевого духа и лучших военно-морских традиций?

Конечно нет. Думаю, что главной причиной являлось горделивое сознание недавней победы над четырнадцатью государствами, объединенными Уинстоном Черчиллем на базе организованной ненависти к «красным». Того самого известного всему миру Черчилля, который содержал огромный штат советников (помимо английских) — вроде Савинкова, Врангеля, Кутепова, Юденича, Колчака и иже с ними.

Карикатуристы тех времен изображали красноармейца при входе в Кремль, насаживавшего на штык пропуска толпящейся очереди джентльменов в цилиндрах, причем на бумажках стояло только одно слово: «Признание». И действительно, те, кто еще вчера посылал свои экспедиционные войска в Архангельск, Владивосток, Баку и в Крым, сегодня спешили признать РСФСР не только де‑факто (что под сурдинку ухитрялись делать, еще не успев погрузить своих карателей на уходящие корабли) , а по всей форме — де‑юре.

Однако это не все. Возможно, что решающую роль играло то обстоятельство, что мизерный Черноморский флот был укомплектован матросами, имевшими опыт не только первой мировой войны, но и всей гражданской. Теми самыми матросами и немногими офицерами, которые топили свои советские корабли в Новороссийске, а затем воевали с белыми и интервентами, пробравшись на флотилии Волги, Каспия, Северной Двины и Азовского моря, или дрались в десантных отрядах Кожанова, послуживших прототипом «Красной морской пехоты».

Принято думать, что моряк-одессит, заброшенный судьбой в Бразилию, Австралию, на мыс Горн или острова Микронезии, пройдя огонь, воду и медные трубы, в конце концов обязательно доберется к «Дюку». Севастопольские моряки показали образцы не менее стойкого регионального патриотизма и, постепенно просачиваясь на Корабельную сторону, стали опять оседать на кораблях или в пригородах легендарного города.

Отсутствие возможности проводить сложные морские учения и полноценные маневры компенсировалось усиленной боевой подготовкой, походами в сторону Батуми или Тендры и Одессы, а в остальное время теоретическими занятиями. Причем особое внимание уделялось офицерской учебе, сосредоточенной в добровольных научных обществах, так называемых ВНО. Очень модным и небесполезным почиталось периодически устраивать военно-научные диспуты, лекции и доклады. Вот где можно было и себя показать, и других послушать...

Начальство всецело поддерживало такого рода самодеятельность, благо она отвлекала хотя бы на короткое время скучающих командиров от разнообразных состязаний вроде дегустации крымских вин, от серенад под окнами командования или от остроумных, но небезопасных пари и прочих эскапад, объединяемых собирательным термином «шуток моряка». А для того чтобы взрослые мальчики не варились в собственном соку, периодически выписывались квалифицированные лекторы из Москвы или Петрограда, вплоть до степенных профессоров Морской академии. Надо отдать должное — до тех пор, пока это дело не обюрократили, оно, бесспорно, приносило пользу.

В гарнизонных или портовых городах вроде Кронштадта, Владивостока или Севастополя существует одна особенность, истоки которой пока еще не исследованы. Речь идет о почти полной невозможности сохранить в тайне какую-либо интимную затею, или дерзкий умысел, или хотя бы замышляемый «втихую» так называемый «проворот».

Более примитивные натуры объясняют подобное явление особой склонностью к сплетням аборигенов, умирающих от однообразия и скуки размеренной жизни или остро завидующих чужим радостям (что по сути одно и то же). Другие, склонные ко всему загадочному, объясняют способность офицерских жен к ясновидению, особым инстинктом или чутьем, возникающим у жителей замкнутых поселений (включая, конечно, штабных писарей, вестовых, домработниц и особенно нянек).

Существуют и другие версии, однако нельзя согласиться до конца ни с одной из них. Одно ясно: почти невозможно добиться полной конспирации в тех случаях, когда дело касается сосредоточения для картежной игры, как нельзя скрыть время и место пробы нового бочонка из Массандры или затуманить встречу с особой другого пола, о чем вы не хотели бы извещать даже самого близкого друга.

Бывают исключения, но очень редкие.

Об одном из таких я и хочу рассказать.

Время и место действия — кают-компания крейсера, приготовленная с утра под лекционный зал простым добавлением кресел из кают, так как привинченные обеденные столы стронуть невозможно.

Спокойное начало для крымского лета прорывается через иллюминаторы внутрь корабля освежающим бризом и веселыми зайчиками отраженного от воды солнца.

Не то пушистые и прозрачные зверьки, не то светящиеся медузы непрерывно гоняются друг за дружкой по белоснежному подволоку и празднично преломляются в хрустале плафонов.

В середине подволока безостановочно и неумолчно жужжит громадный вентилятор, так как, несмотря на относительно ранний час и ласкающий сквозняк, в кают-компании тепло и душновато...

Прямо за председательским столиком — самодельный плакат из ватмана, на котором корабельные чертежники, очевидно еще с вечера, вывели тушью красивым и крупным «рондо»: «Как «Гебен» и «Бреслау» прорвались в Черное море в 1914 году». Лекция профессора В. А. Белли».

Справа от места председателя наискось подвешена большая карта Средиземного моря с расчетом: богу — богово, а кесарю — кесарево, то есть карта и столик лектора повернуты так, чтобы командиру крейсера было бы ясно не менее половины докладываемого, а остальное предназначалось начальствующему составу, независимо от званий и специальности, плотно заполняющему довольно просторное помещение.

Действующие лица... Конечно, начинать приходится с командира, известного не только здесь, в Севастополе, но и на всех флотах и флотилиях, — Николая Николаевича Несвицкого. Да, известного, если не знаменитого, тем, что, встретив Октябрьскую революцию в Гельсингфорсе лейтенантом, в