Морские истории - Иван Степанович Исаков

Напрашивалась какая-то акционерная комбинация под эгидой правительства, но с привлечением частного капитала. Это еще больше подогревало страсти вокруг проекта Транскавказской железной дороги. Однако предполагаемые масштабы и технические трудности проекта отпугивали даже солидных бакинских нефтяников-миллионеров.

Единственно, кто рисковал высказываться вслух против модной затеи, была корпорация извозчиков, поддерживавшая экипажное сообщение по Военно-Грузинской дороге — на «линейках» для пассажиров победнее и в фаэтонах для богатых. Впрочем, содержатели этого извоза не очень-то верили в возможность прорытия туннеля и более реальную опасность видели со стороны двух или трех предприимчивых дельцов, пустивших по той же трассе полдюжины изношенных «мерседесов», «зауреров» или «фиатов».

Владельцы же автомашин не опасались конкуренции предполагаемой железной дороги. Преимущества туристического путешествия вдоль Дарьяльского ущелья, мимо «Замка Тамары» и Казбека по сравнению с тряской под ними в дымном и темном туннеле были очевидны.

Как бы то ни было, общественное мнение было взбудоражено. Чтобы повлиять на него, наместник царя в Закавказье граф Илларион Иванович Воронцов-Дашков, как называли его — «вице-король», с помпой создал специальную правительственную комиссию, назначив ее председателем своего помощника по гражданской части — сенатора Ватацци.

В комиссию включили самых солидных чиновников, представителей свободного предпринимательства, известных на биржах всего мира, и нескольких крупных инженеров-путейцев. Предполагалось, что затеянное предприятие поможет хотя бы немного разрядить напряженную революционную обстановку, отвлечет помыслы и темперамент части местной интеллигенции.

После нескольких бесплодных заседаний, не решивших ни единого вопроса, в том числе и главного — выбора трассы намечаемого туннеля, — было решено «выехать на место».

Поначалу предложение было принято с энтузиазмом. Ведь только на днях закончился «гижи-март»[71] и наступила чудная закавказская весна, а осмотреть пока предполагалось только район южного выхода железной дороги — где-нибудь в окрестностях Душети — Ананури.

Руководитель выезда, один из чиновников «для особых поручений», свою миссию понимал как организацию загородного пикника.

Но в дальнейшем выяснилось, что большинство превосходительств было радо уступить свое место любому коллеге.

Кое-кого не устраивало путешествие в экипаже, а царский наместник отнюдь не собирался одалживать комиссии свой роскошный лимузин «Delonnay-Belleville».

Кое-кто из сановных лиц и финансовых тузов находился под влиянием слухов о легендарных абреках и мрачно настроенных крестьянах. Шла весна 1906 года, и революционные веяния в результате поражений в русско-японской войне и общего положения в стране накладывали отпечаток на настроение всего народа, включая жителей Южной Осетии, Карталинии и Кахетии.

Всего три месяца назад почти в самом центре города днем был убит бомбой революционера Арсена Джорджашвили начальник штаба Кавказского военного округа. Генерал-майор генерального штаба Ф. Ф. Грязнов, назначенный в начале 1905 года, в народе именовался Талахадзе[72] и погиб не столько потому, что имел «по шерсти кличку»[73], но и за то, что воплощал в себе грязные дела всех закавказских правителей.

Вот почему граф Воронцов-Дашков расщедрился и предоставил своему помощнику в качестве эскорта половину личного конвоя (так называемую терскую полусотню). Более надежную кубанскую полусотню граф оставил при себе. Старый царедворец прекрасно понимал, что любое политическое происшествие с комиссией получит слишком широкий и весьма невыгодный резонанс. Ведь о предполагаемом пикнике (а если говорить официальным языком — то о предстоящей рекогносцировке) было объявлено не только в кавказских и столичных газетах, но и за границей. Кое-где допускали даже возможность получения выгодной концессии. Но пока, после Портсмутского договора, ни один солидный делец на Западе или в США не торопился приступать к серьезному разговору с царским правительством, ожидая итогов «внутренней войны», после того как была проиграна внешняя.

Командиром эскорта напросился начальник конвоя есаул Дигаев, убедив «вице-короля» в том, что он будет комиссии более полезен как осетин, знающий местные условия, а за остающейся кубанской полусотней присмотрит его помощник.

После многих мелких и мелочных споров и приготовлений «выездная сессия» торжественно тронулась по Головинскому проспекту в сторону Вакэ в окружении бесконечного числа тифлисских мальчишек, кинто[74] и ротозеев.

Длинный цуг из шикарных пароконных фаэтонов окружали гарцующие терцы. Часть их сомкнутым двухрядным строем с синим значком шла впереди, остальные замыкали необычную кавалькаду. Конечно, всякие вспомогательные и хозяйственные экипажи и брички были высланы вперед еще с вечера, чтобы не портить великолепия основной группы.

В начале Ольгинской улицы комиссию приветствовал бравурным маршем конный оркестр Нижегородского драгунского полка. Офицеры салютовали шашками, дамы махали платочками.

Хотя конвойные имели полевое снаряжение, полупарадная обшивка шевронами бешметов и газырей (не уставная, а следовательно, и незаконная) подсказывала, что в данном случае они выполняют сразу две задачи: охраны начальства от народа и торжественного представительства перед тем же самым народом.

Редко заселенные пригороды (если не считать казарм) районов Вакэ и Сабуртало не могли радовать глаз: лачуги, сараи, духаны и другие сомнительного вида постройки, неприглядность которых скрадывалась маленькими садиками и виноградниками, затем оголенные пустыри и огороды, тянувшиеся почти на протяжении шести-семи верст...

Путешествие протекало без особых приключений до самого Белого духана.

После крутого поворота, при переезде по мосту через Дигомку, открылось памятное всем кавказцам двухэтажное многобалконное прибежище для путников с пересохшим горлом, назначение которого определялось вывеской:

БЕЛЫЙ ДУХАН!

Встречное провожание милого создания!

Я уезжаю здоров.

Вы оставляйтесь счастливым.

Вокруг этих строк — классического образца духанной лирики — красовались изображения скрещенных шампуров, пузатых бурдюков и бутылок, истекающих неиссякаемыми струями мутно-коричневой, пенной жидкости, очевидно долженствующей означать кахетинское вино.

Вплотную к дому росли высокие тополя, так что после поворота духан открывался с дороги почти внезапно.

Субалтерны конвоя и чиновники всех рангов (не выше, впрочем, статских советников) прекрасно знали это заведение с его знаменитым хозяином Шакро, с метрдотелем по прозвищу Биль-Бюль и со всеми грязными дощатыми стойлами, которые должны были заменять отдельные кабинеты. Сенатор, конечно, тоже знал об этом злачном месте, но только понаслышке, да и то в связи со скандалами, героями которых были сотрудники канцелярии наместника. Его чин, больше чем возраст, не позволял лично побывать в знаменитом Белом духане.

Как и когда возникло это убежище для городских и сельских путников Военно-Грузинской дороги — вопрос сложный, заслуживающий специального исследования. В данном случае важно отметить только одну деталь: несмотря на отсутствие телефона, Шакро знал не только состав, но и предполагаемое время проезда комиссии мимо его заставы.

Ласковый со всеми своими «приличными» клиентами, терпимый к дигомским крестьянам, идущим на городской базар, и отечески ласковый к ним же, возвращающимся с майдана, он все свое внимание и незаурядные способности направлял на редкие, но чрезвычайно полезные для него особые случаи. Обеспечение нелегальной свадьбы (вплоть до дежурного попа из села Дигоми): обеспечение