Морские истории - Иван Степанович Исаков

и молнии, которые метал директор, я перенес с достоинством (тем более что у «Изяслава» не было даже царапин). Досаднее было узнать, что этот случай известен на всех кораблях и в городе, а мой «Изяслав» не без ехидства переименован общественным мнением в «Китобой».

Но вот за вечерним чаем комиссар, делясь впечатлениями, рассказал, что матросы, находившиеся на стенке, так резюмировали дневное ЧП:

— А чего вы ждали?.. Посадили мальчишку командиром — вот вам и результат!

Такое переносится труднее. С такой репутацией авторитет у команды не заработаешь.

Но вот двое суток спустя почти аналогичный маневр пришлось выполнять Картенбургу. Такое же скопище. Тот же ритуал.

Очевидно, Картенбург волнуется, так как нам снизу, из-за обвеса мостика, видно только, как мечется рыжая борода, высовывающаяся то справа, то слева от главного компаса. Невольно беспокойство передается и нам. В последний момент капитан опаздывает погасить скорость и задним ходом врезывается в гранитную стенку. Грохот.

Все грустно молчат. Еще бы, корма эсминца сплющена, что называется, «в лепешку». Безмолвны матросы, безмолвны и рабочие, для которых в одну минуту объем ремонта увеличился больше чем вдвое.

И вдруг из группы матросов экипажа громким голосом квалифицируется чрезвычайное происшествие:

— Молодец наш старик! Вертит кораблем как хочет. К этой бороде близко не подходи, ему что корабли, что стенка, — разнесет будь здоров!

Уходя к себе в каюту, дал зарок отпустить бороду. Но утром вспомнил, когда уже побрился. Начинать заново не хотелось. Так и не отрастив, командовал без бороды, хотя знал, какая в ней таится сила.

———

«САЛЯМ ПАНЦЕРЖАНСКОГО»

Было время, когда глава морского ведомства РСФСР, заседавший почти круглый год в Москве, видел корабли только на картинах Айвазовского.

Недавний студент Петербургского университета, он был известен пристрастием к театру и обычно оперировал привычными ему категориями. Так, прибыв в Севастополь, он называл Черное море «Лебединым озером», а когда дежурный флаг-офицер почтительно протягивал длинный и скучный рапорт от комфлота, жалующегося на нехватку нефти, угля или снаряжения, наморси[87], не вынимая трубки изо рта, презрительно цедил:

— А ну-ка, сами прочтите вслух эту арию Каварадосси... А Садко пусть подождет... Его я приму после обеда (речь шла о прибывшем с докладом командире порта). Пока же пошлите к нему инспекторов тыла, чтобы проверили и сочли алмазы в каменных пещерах... а то, может быть, эта слезница рассчитана на простаков.

Подобные разговоры происходили часто. Они пересказывались как анекдоты, сперва в Москве, а потом на флотах, иногда возвращаясь приукрашенными и отточенными к заинтересованному командованию, почти всегда увеличивая популярность элегантного главного морского флагмана.

Эта популярность определялась тем, что, будучи умным человеком, вчерашний студент очень скоро стал незаурядным флагманом, довольно неплохо разбиравшимся во флотских премудростях; возможно, этих познаний еще не хватало для командования флотом с мостика корабля, но было вполне достаточно для руководства из центра, когда их подкрепляли штаб, английская трубка, профессиональный вид на междуведомственных совещаниях в руководящих органах или среди генералов приморских округов.

Прямой противоположностью наморси был Э. С. Панцержанский, командовавший небольшим по составу Черноморским флотом. Перед Черноморским флотом были поставлены ответственные задачи: обеспечивать оборону подступов к нашим берегам (совместно с приморскими частями РККА) и помогать, как и чем можно, кемалистской Турции в ее борьбе с западноевропейскими колонизаторами. В том числе переброской снаряжения и боезапасов в порты анатолийского побережья, перевозкой дипломатических курьеров или наших эмиссаров, по договоренности Кемаль-паши с товарищем Лениным, охраной пароходов с М. В. Фрунзе и К. Е. Ворошиловым, ездившими в Анатолию. Обычно подобные операции выполнялись скрытно, то есть по ночам, и вся тяжесть их ложилась на два стареньких («угольных») миноносца типа «Строгий» и «Свирепый» (по двести сорок тонн водоизмещением и пятьдесят шесть человек команды). Последние курсировали на полных ходах между Севастополем и Самсуном или Синопом.

Слава аллаху! Нам не пришлось помериться силами с империалистическими эскадрами, базировавшимися на порты и острова Мраморного и Эгейского морей, откуда они поддерживали греческую интервенцию в Анатолии через Смирну.

Комфлот Панцержанский пользовался настоящим флотским авторитетом. Его уважали не только за демократизм, умело сочетаемый с требовательностью, но главное за то, что, будучи лейтенантом, провел канлодки «Карс» и «Ардаган» из Питера в Баку в 1911 году, когда седые волгари плавали только с лоцманами. Но этого мало.

Все знали, что Пан (как сокращенно и ласково называли за глаза комфлота) с первых же дней революции примкнул к восставшему народу, а орден Красного Знамени носил на флотском кителе за то, что «бил беляков» (таких же офицеров из Морского корпуса, как и он сам) — в боях на Онежском озере, когда враг подбирался к Петрограду в 1919 году.

Однако, чтобы была понятна суть происшествия, позже получившего название «Салям Пана», надо сказать два слова и о характере матросов миниатюрного флота, которым руководил этот молодой и смелый офицер, ставший примером для многих «бывших»[88].

Большинство матросов Черноморского флота отвоевали всю империалистическую войну, многие из них со скрежетом зубовным своими руками топили родной флот в Новороссийской бухте в июле 1918 года, чтобы он не достался немцам, а затем, пройдя с боями весь Северный Кавказ, сформировали Волжскую, Каспийскую и Азовскую флотилии из музейных экспонатов, которые не мог увезти или затопить барон Врангель. Это они постепенно опять просочились на Корабельную сторону бессмертного Севастополя, восстановили несколько старых («угольных») миноносцев и тральщиков, гордо подняв советский флаг на гафеле возвращенного к жизни крейсера «Коминтерн» (бывший «Кагул»), и, несмотря на наглую ноту лорда Керзона[89], начали самым серьезным образом охранять территориальные воды РСФСР.

Народ этот был замечательный, бесстрашный, но трудный, особенно для командиров, так как, пройдя семь-восемь лет войны и имея колоссальный морской, боевой и политический опыт, матросы подчинялись не каждому офицеру, иногда предпочитая «выдвиженцев» из числа старых боцманов. Переход на регулярный флот происходил медленно и не без трений. И в конечном успехе этого немалую роль сыграли искусство и ум того же Пана.

Перехожу к одному из ЧП, своеобразному, но типичному для тех лет.

Накануне один из угольных миноносцев, доставив в Синоп ценный груз для кемалистов, перед рассветом показался на видимости Севастополя.

Комфлот, поддерживая старые морские традиции, заказал катер и приказал передать по семафору, что ровно в 9.00 он подойдет к кораблю с тем, чтобы поздравить экипаж с благополучным возвращением и поблагодарить за отличное выполнение ответственного задания.

Было ясное и штилевое крымское утро.

Миноносец стоял на девиационной бочке, на рейде.

Команда после подъема флага была построена во фронт, вся в