Развод. Мусор вынес себя сам - Каролина Шевцова

лично о том, как же я так ошиблась в воспитании. Ведь я пыталась, правда пыталась отдать всю себя дочери. Любила, оберегала, старалась понять и принять, что она другой, не похожий на меня человек. Но вместо ответной любви получила такой махровый эгоизм, что даже сейчас нельзя пробиться через его броню. - Мам, - всхлипывает Регина. - Больно. Так больно. - Где? - поворачиваюсь, всматриваюсь в опухшее от слез и ссадин лицо. Мне сказали, что ей колют обезболивающее, поэтому болеть не должно. - Тут, - она прижимает ладонь к груди. - Мамочка, что же так больно?

И плачет. Горько. Навзрыд. Хрупкие плечи дрожат от рыданий, пока Регина причитает: «Что же я наделала, как я все это допустила!».

Наверное, нужно как-то помочь ей, но сейчас я даже шага не могу сделать. Стою и не дышу. Потому что боюсь спугнуть. Может быть, я ошиблась? Может, под этой маской стервы и манипуляторши все же есть что-то живое, что еще можно спасти? - Пройдет, - тихонько глажу Регину по руке. – Обязательно пройдет. Она успокаивается, отворачивается в сторону и, судя по медленно закрывающимся векам вот-вот заснет. Спрашиваю, какие вещи передать, чем могу порадовать ее в Новый Год?

После этих слов Регина резко раскрывает сонные глаза.

- В смысле? А ты… не останешься? Со мной? Я думала, мы встретим Новый Год вместе, вдвоем.

- Нет, - отвечаю спокойно, без каких-либо сомнений, - прости, милая, но у меня другие планы. - А, ну да, - она обиженно поджимает губы. - У тебя же теперь есть новый мужчина, на которого и дочь променять не страшно. Получается, меня все кинули, даже ты. Мам, ты что, совсем меня не любишь? Я смотрю на нее, и думаю, какая же у меня красивая дочь. И какая она при этом дурная. - Люблю, - отвечаю, встав на ноги. Находиться здесь дальше не имеет смысла. - Очень люблю. Просто сейчас ты мне не нравишься. И я не могу поддержать тебя в том, что ты делаешь. Так что, прости.

- Бросишь меня? Конечно, уйти так легко, - губы ее дрожат снова.

Жалко ли мне Регину в этот момент? Очень.

Но есть ощущение, что оставить ее одну в этот момент – лучший подарок, который я могу сделать.

- Ты не права, и когда станешь мамой, обязательно меня поймешь. Уйти от своего ребенка сложнее всего. Но оставшись, я сделаю тебе только хуже. Вещи соберу на свое усмотрение, а ты… отдыхай. Сон лечит. Завтра я обязательно позвоню. Ее лицо искажается в детской, злой обиде.

- Если уйдешь, я тебя не прощу! - кричит, сжимая целой рукой край одеяла. – Значит, нет у меня больше матери, значит я теперь сирота!

Я разворачиваюсь и выхожу из палаты. Не оборачиваюсь.

Дверь впереди – самая тяжелая, которую мне приходилось закрывать за собой. Но другого выхода нет.

Сделать этот шаг было больно, но иначе - нельзя. Иначе я навсегда потеряю своего ребенка.

От волнения, у меня дрожат ноги, я почти падаю, упираюсь спиной в стену и плечо Давида, который тотчас подхватывает меня под локоть. - Как ты?

- Ужасно.

-Тогда дай я отвезу тебя домой, - выдыхает он мне в висок. – Все наладится. Обещаю, уже завтра не будет так плохо как сейчас. Мы идем по длинному белому коридору, держимся за руки, я слышу, как мерно бьется его сердце и как мое, заполошное, суетливое, подстраивает ход своего механизма под него.

Одно только присутствие Давида успокаивает, возвращает меня обратно на землю.

На выходе из отделения, уткнувшись в телефон, что-то печатает тот врач, который встретил и проводил меня к Регининой палате.

Увидев нас, он отложил мобильник, улыбнулся и вдруг подмигнул мне.

- Ну, характер, да? Я как-то в отпуске был в Барселоне, смотрел корриду, но такого даже там не видел.

Он говорит это с таким азартом, что я теряюсь. А потом вглядываюсь в сухую, высокую фигуру доктора, если заменить медицинский халат на красную куртку, он и сам станет похож на мотадора.

- А вы женаты? – спрашиваю, сама не зная, зачем. - Да куда там, - отмахивается врач, - нам больница и жена и любовница, времени вообще ни на что нет. Ну, я пошел? К вашей бесячке, страсть как люблю таких буйных, надо было мне не в травматологию, а психиатрию идти. Там как раз такие. - Удачи, тореодор, - шепчу тихо, сквозь улыбку и только крепче сжимаю руку Давида.

Что ж, кажется, Регина встретит Новый год не одна.

А когда мы выходим на улицу, первое, что видим, летящие с неба хлопья снега. Такого белого, что глаза слепит. И кажется, что эта искрящаяся белизна, шанс и нам стать чуть светлее, чуть чище, и снова поверить в чудо.

Глава 34

Весь день в квартире царит приятная, но нервная суета. Я будто дебютантка, которая готовится к своему первому балу. На кровати разложены десятки нарядов, на столе на кухне разбросана косметика, в ванной залп из парфюмерных «пшиков», которыми я стреляла как зарядами из пушки, пока не выбрала тот самый, а я мечусь между комнатами и не знаю, за что хвататься.

Если бы не Рая с Давидом, я бы просто сошла с ума!

Дава наблюдает за тем, как я ношусь от кровати к комоду, и улыбается, подперев плечом дверной косяк. В его глазах - та самая смесь нежности и веселья, от которой я всякий раз таю. Как сейчас. Смотрю и хочется улыбнуться в ответ. - Ты как Золушка перед балом, - уголки его губ подрагивают, - только вместо кареты такси бизнес класса, а вместо феи крестной – фея двоюродная сестра. - Пошути мне тут, - фыркаю, пытаясь застегнуть сережку дрожащими пальцами. Хоть с чем-то я определилась. Серьги самые простые, золотые монтеки из моей шкатулки. - У Золушки все плохо закончилось, не хочу повторять ее судьбу. Господи, ну почему надо было назначать все на праздники?