Читаем вместе с Толстым. Пушкин. Платон. Гоголь. Тютчев. Ла-Боэти. Монтень. Владимир Соловьев. Достоевский - Виталий Борисович Ремизов

Какую помощь и какой совет Гоголь предложил современникам?

Письмо начинается с мысли о добывании крупиц мудрости через жизненный опыт, через страдание и горе. Мысль эта оказалась созвучной духовным исканиям Толстого, и он отчеркнул текст, наградил его двумя знаками NB, затем, слегка отредактировав, включил в созданные им книги афоризмов:

«Только испытав страдания, узнал я близкое сродство человеческих душ между собою. Стоит только хорошенько выстрадаться самому, как уже все страдающие становятся тебе понятны, и почти знаешь, что нужно сказать им. Этого мало, самый ум проясняется: дотоле скрытые положения и поприща людей становятся тебе известны, и делается видно, что кому потребно. Велик Бог, нас умудряющий. И чем же умудряющий? Тем самым горем, от которого мы бежим и хотим скрыться. Страданиями и горем определено нам добывать крупицы мудрости, не приобретаемой в книгах. Гоголь» (4. 74; «Круг чтения», 25 июля; 41, 529. «На каждый день», 28 января; 43, 56. «Путь жизни»; 45, 437).

Однако эти рассуждения о мудрости, рождающейся в страданиях, не содержали в себе ответа на поставленный вопрос. Главный совет Гоголя был впереди. Сначала он предложил познавшему мудрость взять на себя миссию учительства:

«Но кто уже приобрел одну из этих крупиц, тот уже не имеет права скрывать ее от других. Она не твое, но Божье достоянье. Бог ее выработал в тебе; все же дары Божьи даются нам затем, чтобы мы служили ими собратьям нашим: Он повелел, чтобы ежеминутно учили мы друг друга. Итак, не останавливайся, учи и давай советы!» (4, 76).

Толстой, отчеркнувший практически весь текст Письма, этот фрагмент не осчастливил своей пометкой. Зато следующий за ним текст, собственно финал Письма, был отчеркнут целиком. В нем и содержался тот ответ, то сокровенное, что больше всего мучило Гоголя и за что Толстой в 1887 г. поставил 5 баллов рядом с заглавием Письма (3, 393), а при последнем чтении в конце текста выставил 5+ (4, 76).

«…всякий совет и наставление, какое бы ни случилось кому дать, хотя бы даже человеку, стоящему на самой низкой степени образования, с которым у тебя ничего не может быть общего, обрати в то же время к самому себе и то же самое, что посоветовал другому, посоветуй себе самому; тот же самый упрек, который сделал другому, сделай тут же себе самому. Поверь, все придется к тебе самому, и я даже не знаю, есть ли такой упрек, которым бы нельзя было упрекнуть себя самого, если только пристально поглядишь на себя. Действуй оружием обоюдуострым! Если даже тебе случится рассердиться на кого бы то ни было, рассердись в то же время и на себя самого, хотя за то, что сумел рассердиться на другого. И это делай непременно! Ни в каком случае не своди глаз с самого себя. Имей всегда в предмете себя прежде всех. Будь эгоист в этом случае! Эгоизм — тоже не дурное свойство; вольно было людям дать ему такое скверное толкование, а в основанье эгоизма легла сущая правда. Позаботься прежде о себе, а потом о других; стань прежде сам почище душою, а потом уже старайся, чтобы другие были чище» (4, 76; полужирным курсивом выделено мной. — В.Р.).

Главный совет Гоголя состоял в указании на важность духовного роста человека через постоянное самоочищение. Такое ви́дение нравственной жизни человека было дорого Толстому. Так же, как и Гоголь, он понимал, что крупицы мудрости даются в страданиях, что ее не дóлжно скрывать от других, но при этом ни на минуту нельзя забывать: начинать надо с себя, с самоочищения души и тела, а потом стараться помогать тем, кто вступил на этот нелегкий путь самовоспитания и нравственного самосовершенствования.

«Стань прежде сам почище душою» (4, 76).

Путь самоочищения бесконечен, трудности очевидны, и сам человек не всегда может справиться с ними. Безусловно, из души самого человека, этой частицы Божественного, проистекает немало «общего добра», но человек не всесилен, ему необходимо в своем духовном развитии опереться на устойчивые принципы жизни, важно познать цель своего предназначения и служения людям. В этой связи Гоголь в Письме к В. А. Жуковскому попытался указать на особенность Просвещения в России.

«Мы, — писал он в Письме „Просвещение“, — повторяем теперь еще бессмысленно слово „просвещение“. Даже и не задумались над тем, откуда пришло это слово и что оно значит. Слова этого нет ни на каком языке, оно только у нас. […] Слово это взято из нашей Церкви, которая уже почти тысячу лет его произносит, несмотря на все мраки и невежественные тьмы, отовсюду ее окружавшие, и знает, зачем произносит» (4, 79).

Гоголь был убежден, что русского человека из темного царства на дорогу духовного Просвещения способна вывести только Православная Церковь.

Толстой думал иначе. Он не мог принять мысли Гоголя о том, что только «Церковь Православная несет в себе дух просвещения». Поэтому Письмо на эту тематику как в 1887-м, так и в 1909 годах вызвало у него отторжение: в первом случае это проявилось в перечеркивании всего текста (3, 395–397), во втором — в выставленном балле 0+ (4, 79).

Понятно и появление + (плюса) рядом с нолем.

У Толстого круг источников, связанных с просвещением человека и народа, был более широк, нежели у Гоголя, и всё, что входило в этот круг, призвано было служить главной цели: христианской акцентировке избранных для просвещения источников. Но обоим была понятна сама суть просвещения, которая, безусловно, присуща была природе русского художественного гения.

«Просветить, — писал Гоголь, а под этими словами мог бы подписаться и Лев Толстой, — не значит научить, или наставить, или образовать, или даже осветить, но всего насквозь высветлить человека во всех его силах, а не в одном уме, пронести всю природу его сквозь какой-то очистительный огонь. […] Свет Христов освещает всех!» (4, 79).

Свет этот должен пройти через душу человека, врачуя и его тело. О трудностях духовного преображения («рождения духом» — на языке Толстого) Гоголь писал в «Напутствии». Свое восприятие этого Письма в 1887 г. Толстой оценил тремя баллами.

Годом ранее он закончил работу над повестью «Смерть Ивана Ильича», в которой было описано пробуждение к живой жизни души прокурора. Гоголь избрал другой угол изображения проблемы: предметом его раздумий стал не прозревающий на смертном одре чиновник, а человек с «нежной душою», «возвышенными чувствами», и ему тяжело жить посреди таких «грубых, неуклюжих людей»,