Император Николай I - Александр Николаевич Боханов

в состав «Царства Польского» некоторые западные области, населенные в основном неполяками. Этого самоубийственного акта Царь не совершил, но сделал нечто другое: он короновался в Варшаве короной «Царства Польского».

Это был невиданный случай. Монарх, находившийся на Престоле более полутора десятков лет и принявший уже Корону России в Успенском Соборе Московского Кремля, теперь короновался и присягал отдельной территории Империи.

Как явствует из Императорского титула, Александр Павлович являлся не только «Царем Польским», но и «Царем Казанским», «Царем Астраханским» «Царем Сибирским», но никаких отдельных коронационных процедур при этом не исполнял. А тут, по причине «нежности сердца», взял и создал прецедент, чреватый далекоидущими последствиями. Коронация в Варшаве пугала многих современников, опасения которых потом в полной мере и оправдались.

Николай Павлович вступил на Престол, имея в арсенале комплекс проблем, напрямую связанных с Польшей. Он сам не раз говорил и писал, что не «любил поляков». Это высказывание потом бессчетное множество раз приводили, находя в этом чувстве объяснение «жесткостей» по отношению к Польше. Что касается «жестокостей», то об этом речь пойдет чуть ниже. Пока же уместно заметить, что «любовь» или «нелюбовь» Императора-Человека никогда ничего не определяла в деятельности Правителя.

Верный долгу, присяге, чести и раз данному слову, он не понимал и не принимал душой все формы моральных отступлений.

В 1837 году Николай Павлович признавался барону М. А. Корфу: «Сначала я никак не мог вразумить себя, чтобы можно было хвалить за честность, и меня всегда взрывало, когда ставили это кому-то в заслугу, но после пришлось поневоле свыкнуться с этой мыслью».

Честность – производное от «чести», а если у человека или группы людей этого нет, то как же можно было им поручать сколько-нибудь значимое дело, как им можно было верить на слово? Хотя Государь и «свыкся» с несовершенством человеческой натуры, но бесчестность так и считал всю жизнь формой страшного морального падения. Это касалось многого и многих, в том числе и Польши.

Он не мог принять все эти бесконечные панские «кульбиты», все уловки и ухищрения, к которым прибегали «ясновельможные паны», чтобы во имя своих интересов обманывать всех, невзирая на лица. Императора Александра, который как раз «любил Польшу», им удавалось не раз красивыми словами и хвалебным пустословием обвести, что называется, вокруг пальца.

Чего стоил только случай с князем Адамом Чарторыжским (1770–1861), который настолько «очаровал» Императора Александра Павловича, что тот сделал его руководителем всей иностранной политики Империи. Затем этот князь занимался антирусскими инспирациями с Наполеоном, а в 1830 году возглавил мятежное правительство в Варшаве. И потом не успокоился. Сбежав в Париж, там много лет был деятельным и непримиримым врагом России, всем и каждому рассказывая, как он много лет «обманывал Русского Царя».

Николая Павловича хитростью и лестью нельзя было очаровать и парализовать; он не хотел принимать химеры за реальности. Именно в польском вопросе Николай I явил тот спокойный реализм и бесстрастную трезвость, которых ему порой не хватало в отношении Пруссии, но особенно – Австрии.

Взойдя на Престол, Николай Павлович опубликовал особый Манифест, обращенный к полякам. В нем говорилось, что все «учреждения, данные вам блаженной памяти Императором и Королем Александром I, останутся без изменений. Я обещаю и клянусь перед Богом соблюдать конституционную хартию». Фактически почти пять лет Николай I был одновременно и Самодержцем Всероссийским, и Конституционным Монархом[120]. В этом своем последнем качестве он вел себя практически безукоризненно. Он был неколебимо верен клятве, от которой его и освободили польские инсургенты.

Либеральный историк А. А. Кизеветтер не мог ни в какой форме «симпатизировать» Императору Николаю I, однако вынужден был признать: «Николай Павлович воспользовался первым случаем для того, чтобы формально уничтожить польскую конституцию. Но тем не менее важно отметить, что, пока эта конституция не была уничтожена, Николай Павлович, при всем стремлении к безграничной полноте своей власти, считал для себя обязательным точное соблюдение конституционных форм».

Либеральный историк забыл об одной «мелочи»: конституцию 1815 года уничтожил все-таки не Николай Павлович, а лидеры восстания 1830 года. Император потом лишь принял этот факт как очевидность.

В «Конституционной хартии» имелся один важный пункт, гласивший: «Все Наши наследники по престолу Царства Польского обязаны короноваться Царями Польскими в столице, согласно обряду, который будет Нами установлен, и приносить следующую клятву: „Обещаюсь и клянусь перед Богом и Евангелием, что буду сохранять и требовать соблюдения Конституционной Хартии всею Моею властью“».

У Николая Павловича не возникало вопроса: выполнять или нет данное требование. Конечно, его следовало исполнить. Проблема возникала в формах и характере принесения клятвы, так как все эти позиции при «Александре Благословенном» законодательно не были прописаны.

Сохранился рассказ о беседе Императора Николая с министром финансов Царства Польского князем Франциском-Ксаверием Любецким (Друцким-Любецким; 1779–1846). Николай Павлович тогда поставил чрезвычайно волновавший его вопрос:

«Понимаю, что, короновавшись уже Императором Русским, я должен еще короноваться и Королем Польским, потому что этого требует ваша конституция, но не вижу, почему такая коронация должна быть непременно в Варшаве, а не в Петербурге или в Москве: ведь в конституции сказано глухо, что этот обряд совершается в столице».

Ответ аристократа все водворил на свои места. «Так точно, – заметил не без иронии князь, – и нет ничего легче, как исполнить Вашу волю; стоит только объявить, что конституция, в которой это постановлено, распространяется и на русские Ваши столицы».

Естественно, Император прекрасно понимал, какая столица имеется в виду в «Хартии», но он до последнего надеялся, что ему удастся избежать второго унизительного «коронационного акта». Так как процедура не была законодательно расписана, то Императору предстояло решать, как она будет протекать.

Николай Павлович решил все это подробно обсудить со старшим братом Константином Павловичем, который не только постоянно жил в Варшаве, но так и остался носителем титула «Цесаревич», хотя уже давно никаким наследником не являлся.

Константин придерживался точки зрения, что коронация в Варшаве должна быть обставлена со всем имперским величием и блеском. В то же время Николай I считал, что все это следует провести с возможно меньшей помпезностью, что торжество уместнее интерпретировать как местное, «семейное событие».

В июне 1826 года Император писал Константину: «Я очень стою за то, чтобы все это произошло с возможно меньшими церемониями; религиозная церемония, разумеется, совершенно немыслима… Чем меньше будет фарсов, тем более я буду доволен».

В конце августа того же года продолжил свои размышления: «Вот что я предлагаю: я уже ранее принес присягу, установленную законом; я дал ее по собственному побуждению и добровольно, как лучшее доказательство искренности моих намерений относительно польских подданных Императора и Короля[121]. Этим я считаю себя выполнившим