Император Николай I - Александр Николаевич Боханов

Теперь же и дороги не хуже германских появились, и фабрики росли с неимоверной быстротой. Благодаря общности территории польские купцы и промышленники зарабатывали на сбыте своих товаров в России многомиллионные барыши. Население росло с неимоверной быстротой: за пятнадцать лет общая численность его возросла с 3 до 4 миллионов человек, а население столицы – с 80 до 150 тысяч. Варшаву же вообще было трудно узнать: грязный, обшарпанный город превращался в европейскую столицу. И все это под сенью Империи.

Николай Павлович потом писал, что «Империя несла все тяготы своего нового приобретения, не извлекая из него никаких иных преимуществ, кроме нравственного удовлетворения от прибавления лишнего титула к титулам своего Государя».

Невзирая на опасения и предчувствия, Николай Павлович неукоснительно следовал долгу и букве «Хартии» Царства Польского. В мае 1830 года он опять приехал в Варшаву для открытия занятий сейма. Брат Константин призывал его этого не делать, называя данное собрание «нелепой шуткой». Император же придерживался иной точки зрения. Как он говорил, «мы существуем для упорядочения общественной свободы и для подавления злоупотребления ею».

Сейм был открыт 16 мая, и на открытии Император произнес напутственное слово. Среди прочего он сказал: «Пять лет протекло со времени вашего последнего собрания. Причины, не зависевшие от моей воли, помешали мне созвать вас раньше, но причины этого запоздания, к счастью, миновали, и сегодня я с удовольствием вижу себя окруженным представителями народа».

Сопровождавший Императора граф А. Х. Бенкендорф описал впечатления от нового пребывания в Варшаве: «Вообще в Царстве ничего не изменилось, кроме разве того, что были еще недовольнее самовластием Цесаревича (Константина Павловича. – А.Б.), всякая надежда поляков на перемену к лучшему исчезла, даже многие из русских, окружавших Цесаревича, приходили доверять мне свои жалобы и общий ропот».

Самодурство Константина Павловича, его нетерпимость к чужому мнению, его несдержанность и грубость немало способствовали распространению недовольства. Но это был скорее повод, чем причина, которая коренилась в многовековой вражде Польши по отношению к России.

Бенкендорф привел весьма показательный в этом смысле случай. Однажды к Царю прибыл некий человек во фраке и передал приглашение одной светской дамы «остановиться в ее поместье». Естественно, что приглашение было любезно отклонено. Прошло несколько дней, и во время поездки по Царству Николая Павловича на берегу Вислы ожидала та самая престарелая дама, которая «звала Царя в гости». Имя ее было хорошо известно в Польше: княгиня Изабелла Чарторыжская (1743–1835). Она являлась матерью пресловутого министра иностранных дел России, а затем главы польского мятежного правительства князя Адама.

Чопорная и страшная, как смерть, княгиня сама подошла и повторила приглашение. Государь со всей учтивостью и любезностью поблагодарил и объяснил, что не имеет никакой возможности принять приглашение, так как у него «совершенно нет времени». Старуха начала настаивать, а когда стало ясно, что не добьется своего, то громко, во всеуслышание произнесла: «Ах, Вы меня жестоко огорчили, и я не прощу Вам этого вовек».

Старая княгиня, как и многие другие польские аристократы, явно страдала манией величия. Она не могла оценить великодушие, явленное ей. Повелитель огромной Империи вышел к ней из экипажа, сняв головной убор, разговаривал почти полчаса, благодарил и подробно объяснил причину своего отказа. В ответ же раздались почти проклятия.

Естественно, что княгиня Изабелла, несмотря на свой преклонный возраст, оказалась на стороне восставших. Родовое тщеславие и непомерные амбиции старой аристократки потом получили хоть и опереточную, но некую сатисфакцию. Когда ее сын Адам после провала мятежной авантюры добежал до Парижа и разместился в отеле «Ламбер», то группа приспешников провозгласила его «королем»…

17 (29) ноября 1830 года в Варшаве началось восстание. Группы вооруженных заговорщиков напали на дворец Наместника, которому в последний момент удалось бежать. Уже на следующий день весть достигла Петербурга, а первое подробное сообщение Константина Император получил 25 ноября. В нем извещалось, что в Варшаве произошла резня всех, кто сохранял верность России. Были убиты военный министр генерал Маврикий Гауке, граф Станислав Потоцкий, генералы А. А. Жандр, Трембицкий, Брюмер, Новицкий и многие члены польского правительства. Польская армия почти целиком перешла на сторону восставших.

Константин Павлович спасся, но показал свою абсолютную административную неспособность. Он вывел из Варшавы русские войска и сам отпустил к мятежникам всех польских офицеров.

В Варшаве образовалось «временное правительство» во главе с Адамом Чарторыжским и профессором Виленского университета Иоахимом Лелевелем (1786–1861).

Николай Павлович не столько был удивлен, а скорее возмущен поведением вчерашних своих подданных. Для него не существовало «неясности» во всем этом деле. Мятеж, клятвопреступление, убийства должны быть пресечены, а зачинщики должны быть наказаны по всей строгости закона. Как и в случае с мятежом 14 декабря, в данном случае так же было ясно, что вся эта «польская антреприза» возникла благодаря «нежности сердца» Императора Александра Павловича. Однако Император Николай не позволил ни звука укора тому, кто пребывал уже в мире ином.

Не был подвергнут критике и брат Константин, обосновавшийся за пределами Польши и ждущий «указаний», но при этом все время посылавший в Петербург послания с увещеваниями «решать дело миром».

Николай Павлович готов был решать дело подобным образом, но только при одном условии: добровольном прекращения мятежа и суда над зачинщиками. Он отправил в Варшаву особый Манифест, давая мятежникам время опомниться, чтобы избежать крайних мер. Его вердикт был бескомпромиссным: «Первый пушечный выстрел, сделанный поляками, убьет Польшу».

Однако в Варшаве слышать голос Царя не хотели. 13 (25) января 1831 года Польша была провозглашена «независимой», власть Русского Царя была безоговорочно отменена. Польские националисты убаюкивали себя грезами, что «Европа придет на помощь», что против Царской власти «восстанут все западные и юго-западные области Империи».

Воодушевляло их и то, что римские папы Пий VIII (1829–1830) и Григорий XVI (1830–1846) приветствовали «справедливую борьбу сынов апостольского престола». Ватикан давал фактически духовную санкцию восстанию и связанным с ним насилиям и убийствам.

Лидеры мятежа не просто хотели независимости Царства Польского. Они намеревались восстановить «исторические границы» «от моря до моря» (от Балтийского до Черного). Такой Польши никогда в истории не существовало: подобная химера являлась продуктом воспаленного националистического сознания.

Бывший Наместник посылал слезливые призывы к «миру», и Император ясно и определенно в письмах брату объяснял свою позицию: «Если один из двух народов и двух престолов должен погибнуть, могу ли я колебаться хоть мгновенье?.. Мое положение тяжелое, моя ответственность ужасна, но моя совесть ни в чем не упрекает меня в отношении поляков. Я исполню в отношении их все свои обязанности до последней возможности; я не напрасно принес присягу, и я не отрешился от