Император Николай I - Александр Николаевич Боханов

исключал, что при стратегической необходимости занятие Константинополя не исключено, но только в случае именно стратегической необходимости. Политико-гегемонистских целей он при этом не имел.

Через полтора десятка лет Император признавался графу Н. П. Киселеву: «У нас есть мечтатели, лелеющие эту мысль (занятие Константинополя. – А.Б.), но я считаю ее несовместимой с будущим России. Константинополь приведет Россию в упадок, точно так же, как и славянская конфедерация».

Отход от Константинополя русской армии в 1829 году некоторые особо ретивые националисты будут оценивать как «недопустимое отступление» и даже «как предательство исторического дела». В таких суждениях много демагогии, но мало (или вообще нет) понимания подлинной исторической диспозиции.

Перед Николаем Павловичем в тот момент возникла та самая дилемма, между порывами души и ответственностью власти, или, условно говоря, между устремлением Царства и возможностями Империи. Как человек, полностью воцерковленный, он не мог не желать, чтобы над Святой Софией – матерью всех храмов – был вознесен опять крест. Но ведь это только начало, что же делать потом? Все возникающие ответы были малоутешительными, а точнее говоря – совсем неутешительными. Потому идея Константинополя, предмет упований миллионов православных сердец, была оставлена.

Императора больно задевала эта тема, он старался ее не обсуждать, а возникающие разговоры обрывал, и порой довольно резко. Характерный пример. Осенью 1829 года, уже после заключения Андрианопольского мира, Государь встретил графа С. Г. Строганова (1794–1882), только что вернувшегося из Москвы. «Что говорит Москва?» – спросил его Император. «Москва жалеет, что не занят Константинополь. Старики вспоминают Екатерининское время и вздыхают», – ответствовал граф. Император быстро прекратил беседу, сказав без обиняков: «Я так рад, что у меня общего с этою женщиною только профиль лица». Тема «православного Константинополя» была раз и навсегда изъята из общественного обсуждения.

Николай I, несмотря на явное взаимное недоброжелательство, не мог закрывать глаза на католическую проблему, не мог игнорировать тот факт, что миллионы его подданных считают своим бесспорным авторитетом главу другого государства – Ватикана. Папы, в отличие от патриархов, являлись не только духовными лидерами и авторитетами, но и главой государства, проводящего и вполне определенную международную политику.

Хотя формально деятельность Католической Церкви в России подчинялась юрисдикции государственных ведомств, папские энциклики (послания), буллы (распоряжения) и бреве (мнения), рассылаемые по всем католическим приходам, нередко производили на католиков куда больше впечатления, чем распоряжения имперских властей.

Николай Павлович, всегда во всем ценивший ясность и определенность, стремился и в отношениях с Ватиканом добиться ясности и определенности. С этой целью 1 декабря 1845 года он и нанес визит Римскому папе Григорию XVI, тому самому, кто во время мятежа в Польше так радел за интересы антирусских сил, молился за поражение России. Но обидам не может быть места в политике: интересы государства, империи выше и значимее сиюминутных неудовольствий.

Это было невероятным событием. Впервые Православный Царь посещал главу Церкви, которая веками третировала православных как «еретиков», как «схизматиков». Тем не менее Царь счел необходимым посетить главу Западной церкви.

Собственно, никакого «официального визита» Император не наносил и подобного не планировал. Посетив Императрицу, которая проводила зиму в Палермо на Сицилии, он на обратном пути заехал в Рим. Этот удивительный город, где все дышало историей, город апостолов Петра и Павла, Императора живо интересовал. В крипте собора Святого Петра он молился у гробницы Апостола Петра. Осматривал руины времен Рима цезарей, музеи, замечательные римские храмы, встречался с русскими художниками-стипендиатами, совершенствующимися в изобразительном мастерстве.

Рим в тот момент находился под юрисдикцией папы, и визит вежливости был необходим. Но не только требования политеса вынуждали пойти на этот шаг. Необходимо было урегулировать некоторые спорные вопросы. Например, перевод резиденции католического архиепископа из Могилева в Петербург и о переносе туда же Виленской католической академии. Конечно, Самодержец мог одним росчерком пера произвести эти перемены, но он хотел, чтобы не создавать новых трений, добиться согласия папы.

Папа принял Императора в своих покоях. При этом Николай Павлович выказывал все полагающиеся знаки учтивости, поцеловал папе руку, справился о здоровье (папе Григорию в тот момент было 80 лет).

Григорий был хорошо подготовлен к встрече; перед ним лежала пачка бумаг, в которых на разный лад говорилось лишь об одном: о притеснении католиков в Российской империи. Центральная часть диалога заслуживает того, чтобы ее привести полностью[126].

«Папа: Я вижу Перст Божественного Провидения в том, что ко мне явился лично такой великий и могущественный Монарх. Теперь я могу открыть Вашему Величеству глаза на многие притеснения, которыми подчиненные Вам власти препятствуют душевному спасению значительного количества Ваших подданных, могу довести до Вашего слуха истину, которая иначе не дошла бы до Престола. Ваше Величество могло убедиться по всем инструкциям, идущим из Рима. Что епископам и мирянам при каждом удобном случае внушается воздавать кесарево кесарю.

Император: Я знаю, что Ваше Святейшество уважает это правило.

Папа: Но, с другой стороны, приличествует, чтобы государи воздавали Божие Богови.

Император: И в этом пункте мы вполне сходимся с Вами.

Папа: Однако с горечью должен заметить, что среди законов, действующих в империи Вашего Величества, есть такие, которые не согласны с духом истинной монархии и совращают с истинного пути, насилуют совесть верующих.

Император: Ваше Святейшество, не следует верить всему, что говорят люди».

После этого папа вынул какие-то бумаги и попросил обратить на них особое внимание. Этот «заготовленный экспромт» не понравился Николаю Павловичу, и его речь сразу же стала более твердой.

«Император: Ваше Святейшество может быть уверенным, что если Ваши сведения в самом деле справедливы, то будут приняты надлежащие меры. Я готов делать все, что в пределах моей власти. Однако существуют законы, которые так тесно связаны с основными узаконениями моего государства, что я не могу переделать первые, не становясь в противоречие со вторыми.

Папа: Всякие законы могут быть изменены тем же путем, каким были установлены. Императорские законы может отменить император. Не таковы узаконения церковные: они божественного происхождения. Их смысл искажаем быть не может, а по требованию их я, как видимый глава Церкви, должен поднять свой голос в защиту истины».

Со стороны папы беседа явно начинала приобретать назидательный характер; он принимал на себя роль высшего судьи. Он не только не представлял себе систему законодательства в России, но не хотел этого знать.

Особо умилительны разглагольствования Григория о «церковных законах», которые нельзя менять. Это говорил глава той Церкви, которая на протяжении столетий искажала, извращала и фальсифицировала церковные канонические правила, установленные апостолами и семью Вселенскими соборами. В этом ряду полным моральным падением стал католический канон «о непогрешимости пап».

Николай Павлович прекрасно знал исторический путь папизма;