Император Николай I - Александр Николаевич Боханов

заявленного отвращения к новому монарху Франции, нашему Государю не оставалось ничего иного, как покориться силе обстоятельств и принести личные чувства в жертву сохранения мира и отчасти общественному мнению. Император Николай I впервые принудил себя действовать вопреки своему убеждению и не без глубокого сожаления и досады признать Людовика-Филиппа королем французов».

Прошло менее двух десятков лет, и Короля-двурушника настигло возмездие. В феврале 1848 года Париж восстал против власти «короля-гражданина». Старый Луи-Филипп отрекся от короны и в простом наемном экипаже бежал из столицы. Палата же депутатов провозгласила республику!

Николай Павлович прокомментировал акт позорного падения Луи-Филиппа: «Скоро 18 лет, что меня считают глупцом, когда я говорю, что беззаконие будет наказано еще здесь; он получил то, что заслуживает, он уходит через ту дверь, через которую вошел».

Тяжелым испытаниям для альянса Петербург – Берлин – Вена стали и события, приведшие к образованию Бельгийского Королевства. Здесь речь уже шла не только о недостойном монархе, но об изменении европейских границ, установленных на Венском конгрессе 1815 года.

Осенью 1830 года на юге Нидерландского Королевства произошло восстание, а 22 ноября Национальный конгресс провозгласил Бельгию независимой конституционной монархией. В конце декабря в Лондоне началась конференция пяти великих держав – Англии, Франции, Австрии, Пруссии и России, на которой после долгих и бурных прений независимость Бельгии была признана.

Корона была предложена принцу Леопольду Саксен-Кобургскому (1790–1865), родственнику Английской Ганноверской Династии[129]. Состоял он в родстве и с Королем Луи-Филиппом: его супруга, принцесса Луиза-Мария Орлеанская (1812–1850), на которой он женился в 1831 году, приходилась дочерью «королю французов».

Бельгийская независимость и водворение в начале 1831 года в Брюсселе Леопольда стали результатом сделки между Лондоном и Парижем. Все остальные страны были поставлены перед свершившимся фактом и вынуждены были принять его.

Голландский Король Виллем (Вильгельм) I всеми силами пытался спасти свое королевство от распада, но мощная поддержка из-за рубежа вынудила его отступить и с трудом примириться с сокращением территории Королевства почти наполовину.

Николай Павлович получал осенью 1830 года просто истерические послания от своего родственника, умолявшего спасти Нидерланды[130]. Однако никакой реальной помощи Россия оказать не могла, так как во всех европейских столицах возобладал «здравый смысл». Вначале Николай I выразил готовность оказать военную помощь. Никто в Европе не хотел солидаризироваться с Русским Царем, а начавшийся вскоре мятеж в Польше окончательно закрыл тему.

Моральная же оценка бельгийских событий у Императора была однозначной: это очередной революционный вызов, не встречающий никакого противодействия со стороны монархов «милостью Божией». «Мы признали самый факт независимости Бельгии, – писал Николай Павлович, – потому что его признал сам Нидерландский Король; но не признаем Леопольда, потому что мы не имеем никакого права сделать это, пока его не признает Нидерландский Король». Король Виллем признал Леопольда только в 1839 году…

Императора не задевали лично против него направленные обиды и оскорбления. Но он не мог спокойно взирать, когда, по его словам, «в лице моем могли обижать Россию». Николай Павлович с величавым спокойствием взирал на «громы и молнии», которые метали в Париже и Лондоне враги России. Прекрасно понимал, что не дано этим злопыхателям и крикунам заставить Россию быть им услужливой.

В январе 1834 года, когда в Лондоне бушевал очередной приступ антирусской истерии, писал И. Ф. Паскевичу: «Последние наши лондонские вести гораздо ближе к мировой, и даже кажется, боятся, чтоб я не рассердился за прежние их дерзости. Отвечаем всегда им тем же тоном, то есть на грубости презрением, а на учтивости учтивостью, и, кажется, все этим и кончится».

Самодержец прекрасно осознавал стратегическую несокрушимость России. Ну, если нападут враги во главе с Англией, ну, обстреляют некоторые города и порты, сожгут такие центры, как Кронштадт, Одесса, Севастополь, дальше-то что? Император знал, что главный козырь в таком случае все равно останется в руках России. Он объяснил какой: «В 29 дней марша наши войска займут Босфор и Дарданеллы!»

За двадцать лет до начала Крымской войны Русский Царь как бы составлял «сценарий» развития событий в случае нападения западноевропейской коалиции. Одного не предусмотрел невозможность воспользоваться тем самым главным «козырем».

Ему и в голову не могло прийти, что «русскому маршу» на Босфор воспрепятствуют не Лондон и Париж, а партнер по Священному союзу, его «брат» и «сын» Австрийский Император Франц-Иосиф. Помощь Царя Австрийскому Императору О. Бисмарк потом назовет «преувеличенным рыцарством».

В том 1854 году окончательно ушли в небытие все призраки Священного союза, рухнули последние надежды и у Царя на возможность христианизировать межгосударственные связи и международные отношения. Для того чтобы рассеялись романтические иллюзии, понадобились годы и череда горьких разочарований…

Дипломатические и политические неудачи не могли изменить нравственные представления Русского Царя. Он оставался верен раз и навсегда данному убеждению: чистота помыслов, высокое бескорыстие, высота устремлений все равно должны оставаться ориентирами и в международных делах. Да, немногие способны это оценивать и признавать, но так всегда бывало в истории.

Возвышенные порывы редко ведь когда признаются. На таких людей часто смотрят в лучшем случае как на «чудаков», их считают неразумными, их обманывают, третируют, шельмуют. Однако истинную чистоту нельзя затуманить, невозможно заменить чем-то другим. Перед глазами был яркий и близкий пример – Император Александр I.

Он, победитель Наполеона, «спаситель Европы», в первое время был объектом славословий. Его превозносили даже французы. Русская армия вошла в Париж как дружественная сила: ни мести, ни грабежей, ни насилий. Император категорически выступил и против всякой контрибуции. Россия в лице своего Царя прощала и забывала обиды.

Подобное беспримерное великодушие недолго оставалось в центре внимания. Минуло всего несколько лет, и об этом в Западной Европе уже никто не хотел вспоминать; это совершенно не соответствовало философии, господствующей в системе международных отношений. Право силы и лицемерие задавали тон. Россию же было принято изображать «азиатским монстром», который нес лишь «угрозу Европе».

Возмущенный европейским фарисейством А. С. Пушкин в 1831 году написал стихотворение «Клеветникам России», где восклицал:

И ненавидите вы нас…

За что ж? ответствуйте: за то ли,

Что на развалинах пылающей Москвы

Мы не признали наглой воли

Того, под кем дрожали вы?

За то ль, что в бездну повалили

Мы тяготеющий над царствами кумир

И нашей кровью искупили

Европы вольность, честь и мир?

Когда случились события в Польше в 1830–1831 годах, то уж тут начался просто пир антирусизма. Сколько лживой чепухи написали и наговорили по поводу России и русских! Польские мятежники, начавшие кровавую резню, превозносились как «герои», им прощали все, русским