Моя императрица - Николай Павлович Иванников

Привстав на цыпочки, она потянулась и чмокнула меня в щеку. Потом почему-то рассмеялась, развернулась и, поддернув юбки, торопливо направилась к дому. А я смотрел ей вслед и чувствовал, как растекается тепло ее губ от места поцелуя по всей моей щеке.

И мне вдруг стало очень легко и хорошо на душе, как будто я таскал там увесистый камень, а теперь вот скинул его и сразу почувствовал невероятное облегчение. Конечно, там были еще и другие камни, один тяжелее другого, но с ними я панировал разобраться позднее. Один за другим, один за другим — от каждого из этих камней я со временем избавлюсь.

Все будет хорошо…

Я вернулся в дом и какое-то время сидел в пустой гостиной, покачиваясь в старом батюшкином кресле качалке — вперед-назад, вперед-назад, вперед-назад. Скрип-скрип, скрип-скрип.

Уже был вечер, и, хотя на дворе еще не стемнело, в гостиную сквозь окна света уже поступало гораздо меньше, и здесь стало сумрачно. Над камином красовалась большая картина какого-то фламандца, с фруктами в широкой вазе, графином с красным вином и убитыми тетеревами. Я точно знал, что раньше эта картина висела на втором этаже рядом с лестницей, а здесь же находился верный батюшкин палаш, который я забрал себе при прошлом своем визите. И видимо для того, чтобы место не пустовало, матушка и перевесила сюда эту картину.

Я долго ее рассматривал, находя в ней, к своему удивлению, все новые и новые подробности: тут, оказывается птичье перышко лежит, которое я раньше не замечал, а под крылом какие-то красные ягодки виднеются. Клюква, наверное.

А потом большие часы, стоящие промеж двух окон, принялись отбивать удары — бум, бум, бум — и я сбился со счета и все думал: который же теперь час? Поняв, что окончательно заблудился во времени, я с кряхтением выбрался из кресла-качалки и подошел к часам. Стрелки на них показывали ровно десять часов вечера.

Некоторое время я просто пялился на циферблат, понимая, что в голове у меня порхает некое озарение, которое я уже чувствую, но увидеть пока не могу. Оно было близко, совсем рядом, нужно только руку протянуть, чтобы ухватить его за хвост…

Но причем же здесь эти часы? Десять вечера. Десять…

Десять, черт меня возьми!

Цифры на часах были сделаны из меди и являли собой римские знаки, так что цифра «десять» на них обозначалась в виде косого крестика. Точно такого же крестика, какой был вышит черными нитками на платке Лизаветы.

Выходит, таким образом Вольдемар Глебов сообщал Лизаньке час, когда сможет явиться на свидание с нею? Очень хитро! И никаких подозрений не вызовет.

Но где же они могут встречаться? Далеко от дома Лизанька в такой час не пойдет, я уверен, а значит встреча их произойдет где-то неподалеку, прямо под боком. Где же это может быть?

Постойте…

Беседка в нашем саду! А я-то, глупый, недоумевал еще: кто же это нам там костей вишневых наплевал? Никто из домашних такого делать не стал бы, а вот Вольдемар…

Мне он никогда особо не нравился! Прямо-таки вижу, как он тянет руки к нашей вишне, срывает ягоду и со сладкой такой улыбочкой бросает себе в рот. А потом плюет косточки прямо нам под стол! Жрет и плюет, жрет и плюет. Да еще одной рукой при этом трогает Лизаньку за грудь…

Я даже зарычал от злости. Десять часов! Часы уже пробили десять, а значит Вольдемар уже явился в беседку, да и Лизанька наверняка тоже уже там!

Я метнулся по комнате, в поисках шпаги, которую снял с себя прямо здесь. Нашел ее на вешалке за комодом, схватил и бросился к двери.

Убью, гада! Как есть убью!

С грохотом распахнув двери, я скатился с крыльца и что было духу устремился к беседке.

Глава 24

Вот такая подлая любовь

Кровь у меня с силой пульсировала прямо в висках, я так и чувствовал, как она натужно струится по венам. И еще сердце бешено колотилось о грудную клетку, словно пыталось вырваться наружу.

Эта внезапная вспышка ярости возымела действие, на которое я сейчас никак не рассчитывал — над одним плечом у меня заискрился зеленый «эполет», а над другим уже начали проступать очертания красного.

Поняв, что не могу совладать с этим проявлением демонической магии, я замедлил свой бег, перешел на шаг, а вскоре и вовсе остановился. В таком виде я не мог появиться в беседке. Убью я сейчас Вольдемара Глебова или нет — большого значения это не имеет. Я должен научиться управлять своим гневом. А также собственным телом в моменты его проявления. Магия ныне под запретом, и никому не должно видеть ее проявления на моем теле.

Но постойте… Магия попала под запрет с повеления светлейшего князя Черкасского, специальным указом, подписанным покойным императором. Однако нынешняя императрица легко может этот указ отменить! Ей достаточно издать особый манифест, в котором будет сказано о прекращении гонений на магов и восстановлении их всех в правах. И взамен она немедленно получит целую армию чародеев, преданных ей и готовых использовать все свое магическое умение в ее поддержку.

И если совместить это с поддержкой гвардии, которую обеспечит государыне Гришка Орлов со своими братьями, то императрица Мария Николаевна сядет на трон очень прочно, и сможет без всякой опаски управлять империей.

Озаренный этой мыслью, я решил, что мне следует сегодня же поговорить с Марией Николаевной на эту тему и убедить ее в полезности магии для дел государственных. И тогда, заручившись словом императрицы, я составлю разговор с куратором Амосовым Петром Андреевичем, который скорейшим образом проведет совет магистров о выводе чародейства на Руси из подпольного состояния на свет белый…

Впрочем, едва только на глаза мне попалась та самая дорожка, ведущая к беседке, как все дела государственные тотчас вылетели прочь из моей головы, а перед глазами вновь замаячило самодовольное лицо Вольдемара Глебова. Я бегло глянул на свои плечи и убедился, что мои цветные «эполеты» успели испариться.

Это хорошо. Стоит только унять свой гнев, как они исчезают. Правда, вместе с ними пропадает и сила двух демонов, полученная мной после поединков с ними, но, чтобы расправиться с подлецом, мне совершенно не нужна магия. Честно сказать, мне даже шпага для этого не нужна, я мог бы свернуть ему шею и голыми руками, если… Если бы так было принято!

Но так поступать нельзя. За подобное если и не