Пушкин и другие флотские. Морские рассказы - Виктор Красильников

В собаках, лучших лошадях

Встречал. Но, как подарок Бога,

Такую вижу первый раз.

Мне ваша холодность восторгом,

Целуя душу, обожжёт.

Всё кончится похмельным моргом,

Как этот Вадькин день пройдёт.

– На брудершафт?!

– Нет, грех великий.

– Блаженен я. Мы вспомним старь.

За юнкеров в бушлатном вихре!

Представьте, мальчиков ведь жаль…

Вы пьёте капли, пьёте малость.

Уже сказали всем за что.

Лишь я проваливаюсь в жалость.

Соседа голос: «Спился, всё».

Под вечер, как свели со свадьбы

С моей ли точно головой?

Такого сударя проклясть бы,

Что так предстал перед княжной.

Через долгие годы порой доходят до нас известия из прошлого. Алла в начале девяностых оказалась замужней немкой.

Стала невольно доказывать, как все слинявшие, свою пригодность.

(Такое вроде напрасных потуг на истощение). Родила. Вскоре прицепилась к ней неизлечимая болезнь. Одно дело жить пусть и «не ихней», теша себя тем, что не поносила когда-то. Другое дело помирать. Поверьте, средь вежливо тебя презирающих, то гораздо тяжелей. Просто пытка. В 93-м неожиданный рейс в Бремен выпал. Уже по заграничным городам ходили в одиночку. Вот и я тихониным шагом отправился. Набил рот шоколадом, заглушая в себе неприязнь к Германии. Странное предчувствие: встретиться и разминуться, не узнав, не покидало меня. А это она, голубушка, маясь душою и болью, вспоминала о лучших днях на Родине).

Замечательная наша Антонина ушла преподавать в рыбацкий техникум. У другой словесницы царила окостенелая маята. Скучать нравилось, и всё бы катилось гладко, если бы не одно сданное мной сочинение. Тема конкретно ничего не значила, а вилась около восторгов от литературы, посвящённой Великому Октябрю. Cии убогие заказные творения позабыты. Но тогда-то пользовались календарями 1969 года! Вывелось совсем не ожидаемое, да ещё с вождём, втайне ненавидевшим русский народ. Прямо от немцев прибывшим с такими же идейными. Чемоданов с деньгами хватило с избытком, чтоб залить низы и фронты печатной кислотой разложения. Броневичок с тех же иудиных напрокат у Финляндского вокзала взяли. И многое другое себе позволили. Демократия, знаете ли, штука повадная…

Закончил сочинение без всякой связи, фразой, словно уловленной в космосе:

Тех юнкеров в бушлатном вихре,

Представьте, мальчиков ведь жаль.

Строчки взял в кавычки, словно процитированные. С тем и сдал тетрадку.

На следующий день над моей головой прогремел гром расплаты за содеянное. В учительской я был объявлен сумасшедшим и, как подобная персона, пользовался всеми знаками осторожного внимания педагогов. Лишь милая Ольга Николаевна так же улыбчиво смотрела на меня. В свою очередь благодарно старался не забывать её любимые формулы реакций.

По размышлении решил не разуверять в придурковатости, а напротив, вдоволь насладиться новым качеством восприятия мира. Так как я был кроток и вежлив, выяснения решили оставить на потом. Теперь мог подолгу рассматривать невидимое на потолке, улыбаться в неподходящие моменты и сомневаться в истинах. Впрочем, в споры не влезал, раз выяснилось, что запутался беспросветно.

– Было бы чудо, если Красильников сдаст выпускной экзамен на три. Задействование всяких измышлений производит абсурд в голове, лишая возможности видеть магистральное направление истории, – предрекла, смягчая диагноз, предметница с сорокалетним стажем.

Приходилось спасительно смотреть в пол. Ведь тихие психи не обижаются.

Но не это огорчало, а сидевшее занозой в душе. Грустил, что княжна, проводив подругу в семейную жизнь, уехала в родные лермонтовские места, недалеко от Тархан. И что-то она вспоминает о тех днях? И как мне стыдно – никогда не узнает.

Забудет вовсе пьянчугу. Поделом.

– Вот возьму и брошу пить! Возьму вот…

– А слабо не окажется? – вопрошал, должно быть, чёртик.

После опасного крена душевное равновесие восстановилось одним странным днём. Почта доставила казённую открытку. Блёклым текстом печатной машинки значилось приглашение в родную контору. Больше от исполнительности, чем из любопытства, переступил её порог и попал на чествование передовиков портофлота. Среди достойных, оказывается, к удивлению, и я. После речей начальства раздали подарки. Мне достались шахматы, во что век не играл. Не менее озадаченными стояли матёрые речники, оторопело сжимая в руках теннисные ракетки, никелированные чайники и идейные книги Политиздата в прочных переплётах. Привыкший лишь к порицаниям, собираюсь уходить. Да не тут-то было. Конторская бойкая девица властно взяла за локоть хваткой дружинника. – Красильников, куда ты? – Домой, игру осваивать. – Зайди-ка на второй этаж в комитет комсомола, разговор будет. Конфузливо позвякивая фигурами в сложенной шахматной доске, направился, куда указано. На лестнице вспомнилось, что уже два года с комсой ничто не связывает. Учётная карточка, отданная после училища, порвана мной и валяется антиком дома. Что сам себя освободил от взносов и собраний. И как сражался за добровольный выбор. По причине отказа встать на учёт имел уже возможность хорошо изучить большую комнату, прямоугольный стол, крытый зелёным сукном. За ним сидели тогда осуждающие члены комитета. Страстности за своё дело в них не просматривалось, скорее угадывалось желание расправиться с отступником. Говорили упрёки бестолково, украдкой смотря на часы. Самым сильным доводом одного я был поставлен в тупик. Потому что ссылка на погибших или мёртвых всегда деликатна и производит впечатление. Пороки казённого и бездушного прикрывались памятью и словами о прошлой войне. У святого её горя жилось иным недурно, многое оправдывалось и удачно объяснялось.

– Знаешь ли ты, что такие вот ребята шли в бой с комсомольскими билетами в нагрудном кармане? Велика была честь погибнуть за Родину комсомольцем. Ты позоришь их память.

Я отпустил глаза, почувствовав несправедливую тяжесть укора. С нашим поколением избито разговаривать было уже опрометчиво. Заряженные Высоцким, мы могли и ответить не своим, так авторским. Позволил себе извлечь мастерские строки:

Ну что же, на кресты пилите лес.

В бой идут штрафные батальоны.

И уже от себя:

– А вот с этими как? Кого гнали помрачительным счётом, а за их спинами с пулемётами на всякий случай прилаживались обладатели билетов.

В таких боях кому приписать героизм? Кто матерно лез напролом или тем из заградотрядов?

Завёлся. Решил стоять до конца. Комитетчики переглянулись. Неотлаженная разборка ломала схему. Я им, наверное, напоминал волчонка, который ни за что не подожмёт хвост.

– Ставим на голосование об исключении Виктора Красильникова из рядов ВЛКСМ, – проявился секретарь.

Правые руки отрепетированно взметнулись. Смазливенькая протоколистка облегчённо поджала губки…

После того почётного выгона стол, портреты кого нужно, графин