Пушкин и другие флотские. Морские рассказы - Виктор Красильников

– А, это ты, – сыграл в простодушие вечно занятый с виду, освобождённый от работы секретарь. Свою прямую профессию забыл он по ненадобности.

– Что ж не заглядываешь? Слыхал, в передовиках ходишь.

Да ты садись.

Неловко присаживаюсь на краешек стула. Шахматы явно мешают мне, заставляя глуповато улыбаться.

– Такой хороший парень и вне комсомола?! Куда это годится? Подавай-ка ты, брат, заявление о вторичном приёме.

Видя моё ёрзание и растерянность, закрепил впечатление. – Вообще-то я враг формализма. Можешь только взносы заплатить. Такой оборот совсем сбивает меня. Шахматы опять звякнули фигурками, и я соглашаюсь, неожиданно для себя на мат в два хода. Пусть и ему будет сегодня приятно…

Когда быстрые денёчки добежали до марта, кончился отпуск с отгулами. Калласта Ивановна в очередной раз прошлась чернилами по судьбе. Проставился родной команде и очутился на таком же гэдээровском плавкране. Льстило, что в портофлоте работа с Панфиловичем создавала репутацию. Стало быть, меня перевели в порядке равновесия. «Четвёра» – сущий близнец, если не считать подробности: она перестала быть самоходной. Начальство на частое таскание её буксирами смотрело, как на могучее средство экономии. Включившись в привычный ремонт, ловил себя на мысли, что в нём нет характерной основательности. По состоянию техники и подбора экипажа наша «шестёра», помилуйте, почти флагман. Тайно этим гордился, замечая, как признанный авторитет счастливой цифры распространяется и на меня. Только прикипать к новой палубе и людям было уж некогда. Весенний воздух наполняли слышимые лишь душою звуки кавалерийских труб, приглашающих испытать удачу. Серебряные гортани подмывали на восхитительные перемены или падения с сёдел задорного максимализма юности. Распределение «по справедливости» уже успело зарубцеваться. Властительный Пьер? Да это же старый, мольный анекдот! К весне школа переехала опять. На этот раз близко от угла Псковского проспекта и Поморской, в двухэтажное каменное здание. Пообвыкли – и пожалуйста: долгожданные от нетерпения и совсем нежданные по подготовке выпускные экзамены. Прошли они гладко, по ставшему и для меня стандартному баллу «три». На экзамене по химии, вытаскивая билет, сказал, желая быть тайно понятым: – Пусть повезёт другому.

Милая Ольга Николаевна подарила мне один из лучших своих взглядов.

Значит, поняла!

Девчонки удивляли учителей превосходной подготовкой на месте перед ответом. Ларчик открывался просто. Трудные для запоминания формулы хитрушки писали выше коленок, стриптизно оголяясь до нужной. Личики при этом делали честны и смиренны. На последних днях заметил только, как хороша девица Истомина. И другие, и Татьянка. Впрямь пришла их пора – они зацвели.

При толкучке у классных дверей появился наш директор.

Полный мужчина, с действительно учительским от природы лицом. Ни к кому не обращаясь, обрушил на наши головушки новость:

– Сейчас слышал по радио – в Америке умер бывший глава временного правительства Керенский.

В известии удивительным выпирало то, что такое случилось только сейчас, когда политики тех времён давно опочили.

У нас это вызвало улыбки. Много позже узнал, как пожива-лось ему среди чужих.

«Столп русской демократии» жил там на скромный заработок университетского библиотекаря. Как-то его посетили журналисты. Средь прочих вопросов задали:

– Что бы вы хотели сейчас, Александр Фёдорович?

– Подышать воздухом России, – ответил облезший мамонт.

Блестящий оратор и, как всякий земной «спаситель», – лжец, погубивший генерала Крымова из-за сиюминутной выгоды, исторически жалок. Отнял пугливый пескарь последний шанс не дать выпустить из России моря человеческой крови.

– Мучает ли вас совесть? – платные перья, к сожалению, его не спросили…

Прихлопываю победно ладошкой по карману, ощущая твёрдость корочек аттестата. В школе выпускной вечер. Намеренно на нём не появлюсь и больше многих не увижу. Меня тогдашнего достают всякие комплексы, хоть в душе благодарная грусть. Жестокость эту к себе не пойму никогда…

Две недели, как «четвёра» методично углубляет подход к причалу нового морского-речного вокзала. Нет уж деревянного настила, по которому бойко протопали мы, возвращаясь с картошки. Вольно уноситься мыслям. – Где вы и что сейчас поделываете, други? По письмам знаю почти о каждом. Шлю нуждающимся сигареты. Бодрюсь в ответах и отвожу парней от уныния. Мы ещё очень привязаны к друг другу. Боря Урпин попал в стройбат. Я остался одинёшенек на всю Северную Двину. Краснобай Вовка Медведков получил вместо аттестата обескураживающую переэкзаменовку. Ворошилов совсем передумал ехать к славе, перебиваясь успехом у девушек до осеннего призыва. По-прежнему брал уроки у Николая Алексеевича. Только что не качаясь, виртуоз уходил домой, а я напоминал порочного юношу, обитателя блоковских чердаков. И с такой вот подготовкой отнёс документы для поступления на юрфак Ленинградского университета. Благо в Архангельске открыли консультативный пункт и взялись организовать вступительные экзамены. В купленных по случаю заграничных замшевых полуботинках с узким носком и от этого чувствуя праздничную лёгкость тела, явился на первый экзамен по истории. Хотелось проверить, что важнее: магистральное направление или переплетающиеся противоречивые факты, которые вместо схемы со стрелками представляют мозаику. Начитанный разных книг, подбирал на память разлетевшиеся кусочки истории не как предмета, а пережитой многоликой жизни. Очень дорожа подобной копилкой, отказывался променять её на скучные невразумительные толкования, сверенные по известной линии учебников. Сколько раз выходило это боком, но я упорно держался за собранное по крупицам своё богатство. Вытягивая билет, боялся только отсутствия умных вопросов.

О сладкий миг удачи! Попался один стоящий «сломанных стульев»: «Крымская война 1853–1855 годов». Раскрыв причинность, будто с горки, съехал на батальных страстях. Как мог, втиснул и ночные вылазки вольных команд лейтенанта Бирюлёва, простоту мужества на батарейных бастионах, буквально забрасываемых ядрами. А чего стоит легенда о непобедимости в штыковом бою, внушавшаяся русскому и шотландскому солдату! Знаменитую атаку конницы Скарлета. О талантливом остряке князе Меньшикове, у которого на вершине блестящей карьеры заколодило и всё фатально обращалось в неудачи.

Ну и о сравнимом по обличью с дворцовыми гренадерами императоре Николае I, мучимом поздно открывшимся видом политической игры, где было столько возможностей оттащить Наполеона III от коварных англичан. Наверное, даже точно, он выбрал смерть сознательно, презрев мольбы лейб-медика и хватание за поводья коня. Понёсся в морозный день в лёгкой шинели на смотр гвардейских полков, уже будучи сильно простуженным. Это был поступок государя против всего неразрешимого и оскорбительного для чести, как он её понимал.

Разве решились бы враги пережить вторую зиму, не сделай французы коварную молчаливую атаку в обеденный час, когда все взялись за ложки. В восьми уцелевших пушках окажись бы заряды картечи, а не фугасные ядра. Замок всей обороны – Малахов курган в минуты был заполонён из близких траншей.

Тут-то и вскипели батальные