Пушкин и другие флотские. Морские рассказы - Виктор Красильников

Никогда в том матерей не разубедишь. Берусь за поручень вагона маймаксанского маршрута. Ещё несколько мгновений, и старое железное существо начинает погромыхивать. На петле поворота раскачивает трамвайчик, что увозит меня, зачехлённую гитару и замечательный чемодан. Преддверие неизведанного баюкает чувства.

Судно (это был теплоход «Якутсклес») стояло на 2-й лесобирже под погрузкой баланов. Срок отхода жёсткий: к нулю.

Попажа оказалась нелёгким делом. У 14-го лесозавода сошёл и побрёл почти впотьмах к переправе. Совсем недавно серёдку русла освежил ледокол. Битое крошево едва успело сцепиться морозом. На него, как грех на душу, положили несколько обледенелых досок. На другом берегу сменил направление к месту стоянки у дальних причалов. Повезло спросить дорогу, плутая между домов посёлка. Не без оснований нарёк какой-то весёлый чудак его Тайванем.

Стужа и ветер между тем так разогрели лицо, что оно находило удовольствие уже не ощущать прикосновение морозных игл. Вдруг по-сказочному показались контуры теплохода.

В ночной мгле, сияющий огнями надстройки и мачтовых колонок, словно недавно выкрашенный, он вырастал желанным чудом. Однако трапа на «чуде» не оказалось. Пришлось перемахнуть за фальшборт, одолев маленький крутой мосток из грубо сколоченных досок. Тяжело гружённое судно село так низко, что лишь это плотницкое творение могло помочь попадающим и сходящим.

На меня уставились сразу две фигуры, закутанные в тулупы.

Один из них, пограничник с автоматом, остался стоять, другой же, вахтенный матрос, поинтересовался: «Зачем возник?» Довольный ответом и тем, что побывает в тепле, препроводил в столовую команды. Заметно поздно несколько моряков приканчивали ужин. Остальные попадали под выражение: «Куда денешься с подводной лодки?» И, как все крепко выпившие люди, неуклюже шутили.

Ко мне подошёл второй механик, попросил взглянуть на документы. Видно было: устраивают. Аттестат известного соломбальского заведения окончательно успокоил. На его памяти сколько с этаким явилось салаг. – Вахту будешь стоять со мной, – только и сказал он. Время её как раз и приспело. Пока не в ходу, рассматривал машинное отделение. Залитое светом трубчатых ламп, оно казалось огромнейшим. Даже осуществлённым взлётом технической мысли. Про меня вспомнили, когда удивительно быстро мелькнули наши часы. Третий механик со своими молодцами сменил нас. Помню своё восторженное щенячье состояние: тронулись! Увижу моря, никогда не виданные мной. Через неделю Англия!

Во рту, должно быть от волнения, пересохло. Набрал графин воды и с удовольствием её пил, часто высовывая голову в иллюминатор.

За бортом хрустели и ломались молодые сахарные льдины. Луна светила интригующе необычно. Всё же больше было тёмного мрака и холодного ветра. Успокоенно мурлычится: поплыли, поплыли. Знал, что складываю не по-моремански. Так получалось само собой, да и ходил по воде лишь Христос…

Вахту во главе с механиком стояли два моториста: первого и второго класса. Разумеется, я классом ниже. Поэтому-то трудней. Хоть с любой смотри стороны. На мою головушку, помимо авторитета секонд-инженера, имелся и маленький старшой Василий. Коренастый парень, лет двадцати восьми, отслуживший в ВМФ, женатый, серьёзно-собранный и совсем не расположенный к потачкам. Собачьи вахты отмечены сочувствием на всех флотах мира. И, капля в каплю, самые проверочные. Я прокололся с неожиданной стороны. Точнее сказать, всё вытеснили другие ощущения. О них подозревал и слышал, но сомневался, что подобное может случиться со мной. Заштормило не на шутку, едва только вышли на чистую воду. С Норвежского моря начался настоящий дикий разгул волн и ветра. Он играючи обломал часть стензелей, ослабил найтовые на караване. Разбойной стихии забавны человеческие старания. Что ей обтянутые, казалось, намертво при помощи талрепов стальные тросы, держащие палубный груз?!

Измотала стремительным креном бортов и, почитай, отправила во всесветное плавание большую часть одномерных коротышек.

«Якутск» проваливался и взбирался на пенистые кручи совершенной игрушкой. Наш механик Василенко стоял, не выпуская из левой руки топливную ручку «Бурмейстера». И, как только корма шла на взлёт, тянул, как посох, к себе. Главный двигатель, словно не ощутив отсечки топлива, резко прибавлял в оборотах. Тут с лязгом тюремных засовов срабатывала защита «Вудворда».

Через несколько секунд картина менялась. Очередной роскошный гребень поднимал бак. Василенко двигал ручку от себя. Моложавое, с лукавинкой, его лицо никак не мирилось с ролью автомата. Он оборачивался к журнальному столику, машинально смотрел на часы и тетрадный листок, приколотый под ними. На оном были написаны ежедневные десять новых английских слов. Выкрикнув одно, снова включался караулить обороты. К середине вахты менял методу, стараясь просто вспомнить. Если какой «вёд» западал, пристёгивал приговорное «лузер».

У кого повезло быть под началом не англоманил, не сходил с катушек. Сам раскрылся, что хочет получать за знание языка надбавку. Десять процентов – нечто пустяковое. Всё ж сколько можно накупить коньячка?! Почувствовать себя этаким николаевским офицером. Вот только на актрис не хватит.

Василий благоговел от его учёности, стараясь приискать мне работу погрязней. Обижаться глупо. Только свет просвещения давал право сохраняться чистым.

На пятую ночь подобного везения, когда, сдав вахту, мы сидели за чаем, умудряясь держать кружки, чайники, шайбы с кильками и себя, вошёл капитан. Загадочный для меня человек, с неснятым биноклем, при фуражке, очевидно, нуждавшийся в общении и поддержке. Ещё минуту назад в рубке неодобрительно рассматривал он шторм воочию.

Подобные явления среди ночи чрезвычайно редки. Вторые, Васька и матрос, вопросительно смотрели на мастера. А тот то ли обрадовался прозаическому нашему занятию, то ли, видя оцепенение «собачников», заулыбался человеком без чинов.

– Осталось только столкнуться и застрелиться, – комично проговорил он, сливая уже слабую заварку в поданную кружку.

Капитан Адуальт Малышев был полноват, благообразен, допустимо интеллигентен и непрост. К тому же истый питерец. Он умел быстро расположить к себе, но, если что, на-раз оттолкнуть. Как часто бывает с первыми лицами, кроме служебных отношений, ничего не допускал. Впрочем, иногда снисходил до барственной шутки или похвалы, почитаемой за награду. Даст ровно минуту на расслабление и вновь держит дистанцию.

Море в такие дни сближало. Все ведь в одном ковчеге.

У всех мог быть общий последний день. Про это не говорится, да отлично понимается. Подобревший от чая, кэптэн надёжно раскрепил себя, грузно облокотившись на стол. Начал мечтательно:

– Хорошо бы сейчас пропустить на твёрдой Англии бокальчик-другой пива. И лучше чёрного, как эта ночь за иллюминаторными стёклами.

– Гиниса! – воскликнули знатоки, нарушая монополию словес мастера.

В этот момент «Якутск» стал задирать нос.

– Ф-фыр, – неосознанно откомментировал Малышев.

Это «ф-фыр» так смачно, здорово вышло, что всем захотелось именно чёрного пивка на островной тверди. Миллиона земных прочих удовольствий для нас не существовало. Все зациклились на озвученной мечте о пиве, как психи. Тут