Пушкин и другие флотские. Морские рассказы - Виктор Красильников

бросил якорь у погранично-таможенной тогда Чижовки. Прошёл досмотр. Старпом властным укротителем исполненных правил сорвал пломбу. «Колокола» потихонечку начали звенеть в каютах у нетерпеливых.

Потом у всех.

По кому действительно звонили, сражался с кошмаром невидной работы. Той самой, что сваливают на крайнего из верхней службы. А до того он зяб на баке при долгой швартовке.

И первое стояночное дежурство досталось ему. Сдав бдение с сине-белой повязкой, почти до вечера оставался на борту.

Выдавал зарплату, корректировал карты, печатал срочняки на машинке. Часам к пяти позволил себе расслабиться с приятным чувством отбившегося достойно человека. Принимая рюмку, подосадовал: до сих пор – и первая.

Сменились вахтенные. Дневная суета отошла. Ром отпузатился у некоторых вовсе. Угощённые угощали сами. Весело, коротко, по-морскому. И пошли они вместе гурьбой по морозу, уже к ним никак не относящемуся. В густых сумерках, какие, не сверяясь со временем, можно назвать ночными, преодолевали ледянку Маймаксанского русла. Ветер, зайдя с востока, крутил снег наподобие пробной вьюги. У «четырки» вступили на берег. Дальше кто на чём: скуповатые и семейные через посёлок на трамвай, романтики надеялись на случайные колёса. Он, конечно, был из них. Но каким тут авто взяться?!

Довольно смешно.

«Чипест» ром имеет игривое свойство заволакивать сознание, цепляться за ноги, клонить ко сну. Штурман, и без того бесконечно уставший, ждущий домашнего тепла и ласки, немного приотстал. На тёмных путаных улочках почти все стали одиночками.

Смерть подошла к избранному с приятной деликатностью.

Для начала усадила в мягкий сугроб получше всякого барского кресла. Звёздный открывшийся полог, на котором он знал многие звёзды, заворожил вечным. Сознание цеплялось за жизнь. Отбиваться только ничто не помогало. Лесозаводская округа сама погружалась в отключку. Мирно вился сизый дымок из труб деревянных домишек. Жёлтым спокойным светом выделялись маленькие окна и гасли одно за другим. Дрёма опустила безвольно ему руки, смежила веки. Жизнь, данная на много лет, ещё бы состоялась, да никто более там не шёл.

Последним умер мозг, призванный природой утешить нас на дальнюю, без возвращения, дорогу. Если верить медикам, иногда вытаскивающим с того света, для парня крутился роскошный ролик. Невесомым и отрешённым вдруг посмотрел на себя со стороны. Откуда-то взялся тоннель. Теперь он летел по нему. Одолев короткий мрак, очень удивился – встречают!

Бабушка, похороненная на Вологодском, участливо подошла.

Такая же славная, как помнил. Жизнь после смерти оказалась ничуть не страшной. А дальше стена. Всё Понимающий, всё Могущий простить стоял в шаге от него.

– Я вообще-то комсомолец. Мы из Англии со штормами шли. И выпил немного, – начал штурман неловкое покаяние, да осёкся, поняв: для Господа слова жалкие – лишние.

Так успокоилась душа…

Какой-то мужичок, сразу забыв, зачем и выскочил в рань, шарахнулся от ближнего к тропе сугроба. Приехавшим ментам не составило труда определить типичный случай.

Даже они вздохнули. Моряк был очень молод, хорош собой. Сидел не кренясь, раскованно, откинув голову, и кому-то виновато улыбался.

Обалдевшие экипажники, как водится, поминально пили водку, таясь по каютам. Жалели, кляли нелепость и снова наливали… (В моём познании красочного бражничанья образовалась короста. Так и не зажила).

…Творящееся на экране уводит куда-то, отвлекает на время. Мы почти что перевоплотились. У нас в башках полная подмена реального. Пусть по-киношному «к правде жизни припутан обман» – обманываться мы рады. Все, чувствуется, отупели в штормовых ночах и днях. И хоть пляшет экран – на нём идёт обаятельная земная жизнь. Там тешатся от избытка приятных впечатлений, не замечаемых ни ими, ни зрителями на берегу. У нас всё наоборот: каждый делает только то, что сдиктовано судовой ролью. Если и живёт чем-то волнующим, так в своих маленьких мечтах. Мы грубы. Нас терзает шторм. Нам не хватает самого простого – берега. К 22.00 фильм кончается. Снова каюта, из которой хочется бежать, едва войдя. Ставлю дверь по Васькиной выучке. Засыпаю за полчаса перед тем, как моторист четвёртого механика будит «собачников». Сонные, недовольные выходим в трусах, прозванных «двадцать лет советского футбола», к шкафчикам с робой. Вяло приветствуем друг друга. Василий бывалым котом ведёт меня к портомойке, куда опущены заварные чайники. Наскоро пьём, слив – какой уж достался. Бодримся. Теперь изучаем колобашку морских часов. Стрелки упёрлись без семи ноль. Полторы минуты ещё наши. Старшой рассеянно чешет живот, зыркает на валяющиеся стулья осуждающими бабьими глазами и командует: – За мной! Так-то дошли. Вместо недели почти за две. К Ла-Маншу лишь стихло. По назначению в Бристольский залив подвернули и упёрлись в портишко Барри. Откуда что взялось? Настроение – будто с картошки былой приехал. Аппетит Сашки с «четвёры». Будоражит ожидание модных заманок, которые себе позволю. Ну кто ещё с такими козырями, как не моряки?!

Баланчики наши стали живо выгружать. Полюбопытствовал, складывая, как детские кубики, чужие слова:

– Вот фо ду ю нид?

Оказалось, в шахты нужны – раскреплять своды. Неподалёку район шахтёрский с известным кардиффским угольком. Жалко стало русского, подобного свечечкам, спиленного молодого ельника. Передаваемой тоской он прощально пах сгубленным лесом. Впервые устыдился за державу, ведущую аборигенную торговлю. Одно могло порадовать, если бы в будущее заглянул. В нём никому ещё не известная железная леди грохнет те шахты. Более от нас на гибель в штольнях ничего не понадобится.

Первый выход в буржуазный город помнится с ларька. Помимо всякой красивенькой мелочовки витринилось столько разной жвачки! Из десятка видов выбрал клубничную. Надорвал пачечку, вынул пластиночку, благоговейно в рот сунул.

Ощущение редкостное. Решил приятность усилить и оставшиеся туда же отправить.

Идём по улицам. Двухэтажные каменные, немного фасонные дома. Из кондитерских запах корицы и прочих пряностей, слюну вызывающих. А у меня пятизарядная ягодная резиновой гадостью обернулась, рот забила. Мучился, пока урну не увидел.

– Тьфу, – и покончил с перерисовкой чужого скотства.

Идём тройкой далее. Сплошные магазинчики. В одном оружие настоящее! Коллекционное! Времён, примерно, Англо-бурской войны. Особенно «Смит & Вессон» впечатлил. Какая шикарность! Я бы его дома под подушкой хранил. Отходя ко сну, мечтательно от врагов России отбивался.

Бесспорно, свобода выбора джентльменов брала верх. Но надо же и покупки делать. Вот маме, наперёд зная, что понравится, зимний мохеровый платок. В шляпной лавке усмотрел зелёное кепи. Уж больно видок мой для тамошних не с родни.

Будто грёб по Поморской колхозником из деревни Чёлмохты, и всем в глаза бросался.

Клюнул на стильное дополнение к голове. Одно велико, другое тесновато, а впору нет. Постеснялся, что время у хозяина отнял и расстался с фунтом. Вовке Медведкову наверняка подойдёт.

Старший группы, третий механик Юрий