Пушкин и другие флотские. Морские рассказы - Виктор Красильников

в каюте после обеда всем другим способам борьбы со временем. Обеды у нас отличались весьма аппетитным свойствами, благодаря молоденькой поварихе Тамаре – стройной брюнеточке. Все мы благоволили ей чисто по-товарищески. Тамарочка была из тех девчонок, от каких не получишь повода для пошлых приставаний. Не договариваясь даже, все ревниво соблюдали её особый статус. После обеда она сразу варила ужин и весёлой нарядной птичкой вспархивала на разъездной «ярославец». Молодёжь предпочитала обитать на диванах в столовой команды. Крановщик Стасик Гайкин – улыбчивый проказник брал в руки судовую гитару, садясь к распахнутой двери в коридор. Почти напротив, следуя бдительной морской привычке, в открытой своей каюте сладко всхрапывал Панфилыч. Его прошлое – лист безупречный: служил на Балтике, плавал в тралфлоте, воевал артиллеристом, снова ходил за рыбкой, вербовался дважды на Шпицберген. С заработанных там денег построил домик за убогим Урицким. Имел трёх умниц дочерей, окончивших институты. Словом, жизнь до краёв. Героического ветерана теперь тянуло ко сну и покою. Подмигнув нам, Стас начинал спецподборку из Высоцкого, стараясь сбренчать как можно громче. Голос тоже ставил на фортиссимо.

А у дельфина вспорото брюхо винтом.

Выстрела в спину не ожидает никто.

На ба-та-рее не-ту сна-ря-дов уже,

Надо быстрее на ви-ра-же-е-е!!!

Растягивая последнюю строчку, срывался на вопль дикого отчаяния напрасно гибнущих пушкарей. Дрожащий всеми морщинами Панфилович, как последний из них, забегал в столовую и грохал по столу крепким кулачищем, прочувствованно требуя прекратить концерт…

Потом с песка нас сняли, и мы часто рассекали синь реки тупым носом от Экономии до Бакарицы. У правого «Букка» тогда стоял Панфилович, у левого я. И без руля «шестёра» удачно маневрировала от двух своих дизелей. Почти оглушённые ещё и ходовой динамой (до берушей тогда не додумались), мы с обезьяньей ловкостью выдавали заданные каждому из нас хода. Выпал исключительно жаркий июльский день. В ожидании катера закупили в угловом магазине под каменными округлыми сводами полдюжины бутылок рубинового крюшона. Прибыв на вахту, поставили экзотическую, бесценную влагу в холодильник. К обеду капитан, ровесник артиллериста, называемый в обиходе просто Фёдорович, разрешил спустить на воду рассохшегося «тузика». Панфилович тоже дал своё добро. Компанией отгребли порядком от раскалённого нашего борта. Какой это весёлый испуг – броситься со шлюпочки в воду! В речную толщу, которая подымала почти десяток морских судов у причала Бакарицы. Ощутить не только ласковую прохладу, но и почувствовать сознанием, даже кожей, опасную значимость глубины. И всё равно хохотать. Да как иначе выразить пик удовольствия, риска и надежды от лучших, непрожитых лет. После остроты купания угощали и сами пили моментально запотевающими полными стаканами райский напиток. Прикалывались и продолжали западать на смех. Тогда и узнал, сколько надо добавок для мига счастья. Как-то там же под вечер, закончив работу краном, отправились в короткий шлюпочный поход на остров Краснофлотский. Электромеханик Сергей, такой же неудачник, закончивший ЛАУ, но вместо загранок попавший в Архангельский портофлот, возглавил приятное дело. Поддались мы на него по просьбе Тамары. Замечалось, что она украдкой посматривала на видного парня. Хотя все знали про ожидающую в Липецке невесту. Да и сам Серёга держался неискусимо, как старый монах.

На обращённой к порту кайме острова буйно росла ива. На небольших лужках, отвоёванных у зарослей, стояла по колено сочная трава с пахучими полевыми цветами. Росный, низко виснувший туман вносил в картину последние прекрасные штрихи. Просто не верилось, что за нашими спинами находился огромный портовый район. Беспрестанно что-то там вирали и майнали в трюмы многочисленные его краны «Гансы». Катились по рельсам маневровые тепловозы с товарными вагонами. Вырастали за одни сутки почти фараоновские пирамиды грузов и так же быстро исчезали.

Охотно гуляя по идиллии, подтрунивали над ахами спутницы, находя в душе те же восклицания, только хорошо нами спрятанные. Возвращаясь к «тузику», нарочно прошли мимо трофейного военного тральщика, на всю длину корпуса подмявшего прибрежный песок. Ожидал он тут единственного, что могло ещё с ним случиться, – разрезки. В ржавых формах корабля осталось хищное и вражье. Казалось, понимая обречённость, с креном на правый борт, сумрачно смотрел он выбитыми узкими глазницами рубки.

Вздумалось посмешить компанию, подошёл к бортовым листам напротив машинного отделения.

– Что, в Гамбург хочется? – и ударил по борту случайной железякой.

Тотчас приложили к тому месту по уху. И там, в почти пустом его нутре, слабо раздался похожий на слёзный всхлип ответ. Впечатлительная Тома побледнела.

Посетил того фашиста и наш Фёдорович с боцманом в надежде поживиться чем-нибудь. У прежних старых служак любовь к родному судну выражалась не иначе, как волочь на него всякую заваль. «Немец» был давно обобран другими абордаж-никами так основательно, что старателю досталась лишь часть переговорной латунной трубки. Она долго никчёмно валялась на палубе. Гайкин, завидя вышедшего из надстройки поблагодушествовать с кружкой чайка Фёдоровича, притворно спрашивал у других: – Не знаете, какой мудак эту дрянь притащил? Рачительный кэп, отчаявшись навалить трубку механикам, в сердцах «положил её рядом с бортом».

Вскоре, на нашу беду, отозвали Тамару. На одном из новых буксиров решили создать комсомольско-молодёжный экипаж. Попрощались с кормилицей, пожелали, намного забегая во времени, богатого жениха. Характерных примет на подобных не существовало. Тома настояла на разъяснении. Пришлось с усилиями обрисовать словесно объект желаний. Суженый смахивал на Панфилыча, имел домишко с забором, курятник и моторку. Про личный автомобиль ни у кого фантазия не сработала. Девчонка прыснула смешком, но у трапа сделала нам грустно ручкой. Замена оказалась пожилой одинокой женщиной со вздорным характером. Готовить и она умела. Начало было гладким. Уж не знаю почему, вздумала она произвести впечатление на вдовца капитана. На амур тот не пошёл. В отместку она при всех обвинила его в пропаже продуктов. Фёдорович иногда излишне гоношил, где-то резок, но к команде относился по-отцовски. Кроме нас, шалопаев, любить и заботиться было ему не о ком. В своём древнем глухом кителе на худощавого, с живым, сохранившим симпатичность лицом, пришёлся он не по зубам бабьей лжи. Оскорблённый старик смог прийти в себя лишь с новой заменой на камбузе. Я же, мучимый всегда проникновением и оправданием, жалел по-своему несчастную. Однажды, когда снова работали на песке, пригласил к ужину только что пришвартовавшего шаланду Борю Урпина. На столе заманчиво скучала селёдка с картошкой. Истинный помор отказать такому деликатесу не может. Но, едва он потянулся за поблёскивающим тёмно-серебристым бочком, украшенным кольцами лука, скандалистка с криком оттянула тарелку на другой край стола. Ничего пошлее ещё пережить не доводилось. Подобно Фёдоровичу, долго