Писательская рота - Сергей Егорович Михеенков

поэзии, критики, литературоведения, воспоминаний, первой из которых стал стихотворный сборник “Костёр”, изданный в 1948 году. Сейчас я живу в предощущении новых стихов. Планов много, и осуществление их зависит только от меня самого».

Как видим, этот монолог по своей внутренней сути — признание поэта в любви к войне. Распространяя это наблюдение на всё военное поколение писателей и поэтов, можно сказать, что таких монологов, высказанных и невысказанных, было много. Даже в проклятиях войны, буквально тут же, ложились на бумагу слова о крепкой солдатской дружбе, слова восхищения подвигом своих боевых товарищей, слова солдатской, сыновней любви к Родине. (Написал это и невольно вспомнил строки из письма нижегородца Фёдора Сухова Станиславу Куняеву 1989 года: «Я был три года на передовой, был противотанкистом, было невыносимо, и мне — могу уверенно заявить — помогло то, за что ты ратуешь, — любовь к своей родине… В сущности, эта любовь помогла нам выстоять».)

Они все, выжившие, прошли дорогами ада. Слепой Харон перевёз их через Стикс, в царство Аида, а потом, к своему удивлению, назад. После путешествия по царству Аида, после схваток с силами зла, в которых потеряли кто ногу, кто руку, кто получил тяжкую контузию, они имели право на свою правду. И она была разной. И они имели право на эту разность…

Но вернёмся назад, в Аид.

Летом 1941 года Наровчатов добровольцем записался в 22-й истребительный батальон. Товарищи избрали его комсоргом. Вскоре, по распоряжению Верховного главнокомандующего, Главное политуправление отозвало литераторов с передовой и направило в дивизионные, армейские и фронтовые газеты. Сергей Наровчатов и Михаил Луконин получили направление в редакцию армейской газеты «Сын Родины» 13-й армии Брянского фронта. И попали в самое пекло.

В октябре 1941 года на центральном участке фронта на московском направлении немцы начали масштабную операцию под кодовым названием «Тайфун». Группа армий «Центр» таранным ударом прорвала оборону трёх наших фронтов — Западного, Резервного и Брянского — и охватила основные их силы, сформировав несколько гигантских «котлов». Один «котёл» был замкнут в районе Вязьмы. Другой — в районе Рославля и Брянска.

13-й армией командовал генерал А. М. Городнянский[22]. Талантливый военачальник, мужественный и храбрый офицер. Дивизии 13-й армии оказались под концентрированным ударом танковых и моторизованных соединений 2-й танковой группы генерала Гудериана. На участках прорыва Гейнц-Ураган, как называли в немецких штабах своего лучшего танкового генерала, создал подавляющее преимущество в бронетехнике и живой силе. В небе постоянно висели бомбардировщики и истребители 2-го воздушного флота генерал-фельдмаршала Кессельринга. 3 октября немцы ворвались в Орёл. 6-го — в Брянск. Армии Брянского фронта, в том числе и 13-я, частично были смяты, частично оттеснены. Попытки Ставки усилить брянское направление свежими частями и соединениями успеха не имели. Создалась угроза окружения основных сил Брянского фронта. В результате серии контрударов часть сил избежала окружения. Однако дивизии и бригады 3, 13 и 50-й армий оказались в окружении. Немцы не смогли организовать плотную блокаду окружённых, и значительная часть дивизий и полков смогла вырваться из «котла». Во время боёв на прорыв был тяжело ранен командующий Брянского фронта генерал А. И. Ерёменко. Погиб командующий 50-й армией герой Испании генерал М. П. Петров.

7 октября 1941 года штабом 13-й армии была получена Директива Ставки Верховного главнокомандования — пробиваться на восток: «Прикрываясь сильными арьергардами, отходить и наносить удар в направлении Игрицкое, Дмитриев-Льговский, Костина, иметь уступом назад одну дивизию для обеспечения отхода с юга».

Армии Брянского фронта начали движение на восток уже находясь в полном или частичном окружении. Наиболее тяжёлое положение сложилось в полосе 13-й армии. Соединениям генерала А. М. Городнянского пришлось пробивать несколько последовательно расположенных заслонов немецких войск. В ходе движения на юго-восток в обстановке почти непрерывных боёв дивизии распадались на полки, отдельные группы и группки. С одной из таких групп выходили из окружения два поэта из редакции армейской газеты «Сын Родины».

Михаил Луконин вспоминал: «10 октября 1941 года около деревни Ногино нас окружили немцы. Мы выскочили из грузовика, и он тут же вспыхнул… Наровчатов и я кинулись через улицу за дома, в коноплю, зовя за собой остальных с комиссаром. В нас стреляли… и мы стреляли прямо в упор, но силы были неравны. Мы уходили. И из конопли, стремясь к лесу, вырвались на перепаханную поляну и поползли под огнём. Между нами чавкали мины, больно ударяя брызгами мёрзлой грязи, перед лицом вставали фонтанчики земли, выковырянные пулями. Краем глаза я видел за дорогой серые каски, немцы целились, поводили дрожащими автоматами, дрожали сами. А рядом поднимались, вскрикивали, падали люди…»

Наровчатов: «Заснеженное поле…10 октября 1941 года. Первый мокрый снег упал на Брянщину, и на нём наши шинели выделяются как на показ: бей, не хочу! И по нам бьют прицельно, не спеша, на выбор. Мы окружены, и нам предстоит пройти 600 вёрст, пока мы не минуем вражеские посты. И все шестьсот — шаг в шаг, плечом к плечу с Лукониным. Бои под Ельцом, Ливнами, Верховьем — вместе. А потом весной меня посылают на политкурсы в Иваново. Луконин тоже не пропустит их, но после меня. Нас раскидывают по разным концам фронта…»

Луконин — снова об окружении: «Мы пошли за красным околышем батальонного комиссара. Из шестидесяти нас осталось двадцать. Потом, в схватках, и дальше таяла наша группа. В одном месте немцы ещё раз окружили нас, схватили за руки комиссара, и он успел выстрелить в себя. Эта осень была прощанием с юностью… Из окружения мы всё-таки вышли к Ельцу — я и Серёжка. Нас посадили в сарай с соломой и каждый день вызывали на допрос:

— Почему остались живы?

— Где были целый месяц?

— Как это он застрелился, трус! — кричали они про нашего бывшего редактора.

— Редакция от вас отказалась. Редактор сказал, что ему не нужны окруженцы, — говорили нам.

После четырёхсоткилометрового бега через брянские леса это было тяжёлым ударом. Сергей таращил свои голубые глаза и не верил происходящему. Ребята из редакции выручили нас. Они заставили нового редактора взять нас снова в газету. Но с первого дня в редакции мы вдвоём почувствовали себя чужими».

Наровчатов написал о тех днях цикл стихотворений: «В те годы», «Отступление» («Из Трубчевска беженцы бежали большаком, просёлками, стернёю…»), «Осень», «В кольце», «Облака кричат» («По земле позёмкой жаркий чад. Стонет небо, стон проходит небом!»), «Письмо о письме» («И снова над Ливнами рушатся ливни, звонкие, майские, рвутся в строку…»).

Кто-то из его друзей, встретив его в Москве проездом с фронта в Иваново, куда он был направлен на курсы журналистов при Ивановском военно-политическом училище, отметил, что Наровчатов после Брянского фронта очень изменился: стал молчаливым, суровым, сильно выпивал…

Ещё находясь под Орлом, Наровчатов пытается установить почтовую связь с Ольгой Берггольц.

С Ольгой Берггольц он познакомился