Когда велит совесть. Культурные истоки Судебной реформы 1864 года в России - Татьяна Юрьевна Борисова

«Обвинительный акт» против Герцена и русское понимание политики

Кратко остановимся на предыстории событий 1859 года. После отъезда в 1847-м из России и пережитой им в Европе революции 1848 года взгляды Герцена радикализировались. Это отчетливо видно в работе «О развитии революционных идей в России» (1850). В ней он представил фигуру внутреннего другого в Российской империи, ломавшего монолитное видение русского народа, которое объединяло Кавелина и Самарина. Опровергая тезис Кавелина о единстве пути России и Западной Европы, Герцен сравнивал русских и балтийских немцев. Основой сравнения было отношение к государству – то есть к юридическому быту, в котором Кавелин видел суть российского прогресса. Герцен писал, что для большинства подданных российского императора этот прогресс не работал, если жандарм не прилагал особых усилий. А у балтийских немцев отношения с законом были другими, основанными не на государственном принуждении, а на позитивных правилах, что связано с их принадлежностью к «европейской цивилизации»:

Мы (русские. – Т. Б.) повинуемся по принуждению; в законах, которые нами управляют, мы видим запреты, препоны и нарушаем их, когда можем или смеем, не испытывая при этом никаких угрызений совести. А они (балтийские немцы. – Т. Б.) принимают настолько всерьез одну часть закона, что нарушить ее было бы в их собственных глазах преступлением. Эта часть закона служит опорой другой, нелепость которой очевидна для всех. У них – незыблемая мораль, у нас – моральный инстинкт.

Их преимущество перед нами – в выработанных ими позитивных правилах; они принадлежат к великой европейской цивилизации. Наше преимущество перед ними – в нашей могучей силе, в известной широте надежд. Там, где их останавливает сознание, нас останавливает жандарм[635].

Сдерживающая сила карательного аппарата самодержавной власти для Герцена была временным явлением. Оспорив идеи Кавелина о прогрессивном развитии государства, Герцен также опровергал мирную основу славянского общежития и порывал тем самым с концепцией славянофилов. Основываясь на «широте надежд» и «моральном инстинкте» русского народа, он предлагал радикальную интерпретацию славянской инаковости, смело предполагая, что «смутные стремления славянских народов совпадают с революционными стремлениями народных масс в Европе» и их «общая надежда – социальная революция». А потому, например, общинный быт русских крестьян должен стать основой будущего социалистического общества в Европе.

В своей издательской деятельности Герцен в духе британской прессы не считал нужным опасаться за то впечатление, которое его слова произведут на читателей. В программе альманаха «Полярная звезда» он прямо писал, что его издание открыто разным публикациям за важным исключением:

Мы исключаем одно то, что будет писано с целью упрочить современный порядок дел в России, ибо все усилия наши только к тому и устремлены, чтобы его заменить свободными и народными учреждениями (курсив мой. – Т. Б.)[636].

Заявления о «социальной революции» и требования «свободных учреждений» эмигранта Герцена повлекли за собой негативную оценку его оставшихся в России товарищей. Ответом Герцену стало «Письмо к издателю» 1856 года за подписью «Русский либерал», которое приписывают перу Кавелина и Чичерина. В нем были обозначены расхождения «просвещенных и благомыслящих людей в России»[637] и уехавшего Герцена. В этом письме проводилась идея о непопулярности революционной пропаганды Искандера в России, поскольку у «честно думающих людей» была положительная программа, ориентированная на дело, а не на отрицание. Русские интеллектуалы подчеркивали свою безопасность и пользу для страны, потому как в отличие от политического эмигранта Герцена видели своей миссией мирное преобразование. Они особо подчеркивали, что их деятельность не имеет «никакого политического значения», «поставленные между преступной бюрократией и невежественной массой»[638].

В споре с Герценом 1856 года о том, насколько радикальными должны быть грядущие изменения, были сформулированы основные ожидания передовой публики середины XIX века. От исторического понимания «юридического быта» в России делался следующий шаг – к программе реформ, основанной на «исторической форме» народа. Герцену указывали, что в обстановке унизительных военных поражений России в еще не оконченной Крымской войне трудно согласиться с его утверждениями о гниющем Западе. Удары Запада еще слишком ощутимы, и нужно еще дорасти, чтобы сразиться с ним на равных. Поэтому путь России – это «путь разума и просвещения», а не «буйной силы»[639] – «нет у нас бунтовщиков»[640].

Герцену указывали, что невозможно сменить «быт» в России так же легко, как переехать из Москвы в Лондон, и обвиняли в том, что он забыл историю до такой степени, что не видит в ней закона постепенности. Этот закон требует, чтобы развилось дерево русской государственности. Поэтому бессмысленно предаваться мечтам о коммунистическом характере русской общины, а нужны конкретные шаги, чтобы укрепить «юридический быт». Под конкретными шагами подразумевались реформы: свобода слова, отмена крепостного права (без каких-либо подробностей), гражданские права. Они создадут основы для развития личности, а в перспективе – свободной личности. Без просвещения не только мужиков, но и всего общества в целом такая личность невозможна, поэтому надо учиться у европейских народов, перенимая их «либеральный» порядок.

Герцен к голосу соотечественников не прислушался. Три года спустя в гораздо более резком «Обвинительном акте» Б. Н. Чичерина (1859) была высказана еще более конкретная претензия: аффективная манера критики российских реалий лондонского публициста-революционера вредит делу. Публичное обсуждение необходимых изменений русской жизни, настаивал Чичерин, должно строиться на рациональных аргументах. Только тогда журналистская деятельность критика сможет стать положительной, правильной политической деятельностью, возможной (под влиянием гласности) в России будущего. На это Герцен отвечал, что эмоции являются важной частью человеческой жизни и политика не может быть очищена от них[641].

Как видим, в споре с Герценом проявились тенденции, которые будут определять общий модус подготовки и обсуждения готовящихся Великих реформ. Во-первых, это прогрессистская направленность преобразований, нацеленная на то, чтобы догнать Запад. При этом военное поражение воспринималось как следствие изоляционистского курса Российской империи. Во-вторых, реформы должны были опираться на две основы: с одной стороны, на рациональные аргументы и доказательства, а с другой – на народные традиции. Важно отметить, что при этом социальные структуры, которые должны были породить и те, и другие основы, – бюрократия и народная масса – объявлялись неспособными на это. Бюрократия называлась бессмысленной и преступной, народная масса – невежественной. Революционеры, которые хотели воспользоваться неспособностью тех и других, обвинялись как желающие крови России.

Сами же обвинители – «честно мыслящие», просвещенные люди, как они себя называли, – подчеркивали, что они мотивированы не политически, а этически. Недаром в своем переводе Беккариа с итальянского языка один из архитекторов Судебной реформы С. И. Зарудный настаивал на неприменимости для русского языка понятия «политика» и предлагал переводить его «тремя