Пути России от Ельцина до Батыя: история наоборот - Дмитрий Яковлевич Травин

Но как же дошла Польша до такой «возмутительной аномалии»? Сам факт уникальности раздела веками существовавшего государства говорит нам о том, что такое не должно было случиться. И не случалось нигде, кроме Речи Посполитой. Разные с европейскими странами случались неприятности — народные революции, военные поражения, утрата ресурсов, — но все же не раздел между соседями.

Понять, как Польша потеряла саму себя, можно в том случае, если мы проследим долгий исторический путь ее развития, на котором шаг за шагом страна двигалась к будущей катастрофе, совершенно не осознавая, чем рано или поздно все для нее может закончиться. А когда осознание близости катастрофы стало приходить, ничего уже нельзя было поделать, поскольку не имелось ни моральных (легитимной в глазах соседей монархии), ни материальных (сильной армии) оснований для выживания.

Начался долгий путь к трагедии со смерти Казимира Великого, когда пресеклась по мужской линии королевская ветвь династии Пястов. С этого момента польский престол стал de jure считаться выборным, хотя фактически еще долгое время таковым не являлся. Реалии позднего Средневековья вели к формированию новой династии, и она вполне могла утвердиться, если бы не ряд конкретных (можно сказать, случайных) обстоятельств, тому воспрепятствовавших.

На трон в ситуации пресечения династии претендовал король Венгрии Людовик Анжуйский, являвшийся Пястом по женской линии и назначенный наследником еще самим Казимиром. Во многих странах представители боковых ветвей нередко всходили на престол и утверждали собственную династию. Поначалу и в Польше дело шло подобным образом, но Людовик, чтобы комфортно править и передать трон преемникам, договорился с дворянством (шляхтой) и добровольно ограничил монархию в некоторых правах. Это был разумный ход с его стороны, поскольку имелись претенденты на престол и по боковым мужским линиям династии Пястов. Когда же Людовик скончался, престол перешел к его дочери Ядвиге, и это вновь потребовало компромиссов со шляхтой, поскольку королеве в те времена при прочих равных условиях закрепиться на троне было сложнее, чем королю. Ядвигу выдали замуж за литовского князя Ягайло, которому предстояло креститься по латинскому обряду. Общих детей у них не было. После смерти Ядвиги Ягайло еще несколько раз женился, и наследник трона появился лишь от четвертого брака. Он не имел никакого отношения к Пястам, к тому же поляком и католиком был лишь во втором поколении. Разве мог такой человек претендовать на престол? На самом деле мог, но это потребовало новых договоренностей со шляхтой.

После Ягайло правил его сын Владислав, не оставивший детей, а значит, вновь начались консультации о дальнейшей судьбе страны и престола. Один за другим возникали обстоятельства, ослаблявшие монархию и усиливавшие шляхту. Конечно, и в данном случае нельзя говорить о предопределении, то есть о том, что Польша неизбежно катилась в пропасть. Теоретически мог, наверное, найтись претендент, который рискнул бы своим положением, разрубил гордиев узел и утвердил безусловное королевское правление. Однако гадать об этом не стоит. Реальность была такова, что раз за разом в Польше формировались компромиссы, минимизировавшие риски раскола, междоусобной борьбы, гражданской войны и в то же время ограничивавшие королевские права. В то время, когда во Франции, Испании, России происходило собирание власти, в Польско-Литовском государстве происходило ее рассредоточение. Правда, не по «уделам», но по разным «этажам» властной вертикали. Собственно говоря, вертикаль эта постепенно становилась все менее властной, хотя формально иерархия сохранялась.

Когда речь идет о компромиссе монархии с дворянством, это не совсем точно. Для того чтобы договариваться именно со шляхтой как с огромным сословием (в Польше наряду с Кастилией доля дворянства в общей численности населения была наивысшей среди всех европейских государств), нужны были соответствующие институты. Без них разбросанные по большой территории страны и ничем не связанные между собой шляхтичи не могли быть субъектом переговоров с королевской властью. Договоренности достигались с аристократией, с так называемыми польскими магнатами, говорившими от лица сословия и добивавшимися для него привилегий, но не передававшими шляхте властных механизмов. Ситуация стала меняться по мере того, как формировался сейм — польский парламент, объединявший дворянство всей страны. Горожане на сеймах не были представлены, крепостные крестьяне тем более, зато у шляхты появилось больше возможностей настаивать на своем. Польша становилась скорее шляхетской республикой, чем монархией, ограниченной сильной аристократией. В конечном счете дело дошло до использования принципа liberum veto, который позволял даже одному депутату сейма заблокировать решение любого важного вопроса. Выглядел такой подход по современным меркам очень прогрессивно, поскольку защищал права меньшинств, что важно для истинной демократии. Однако по меркам XVI–XVIII веков он скорее способствовал разрушению польской государственности, чем повышению ее качества.

Главной проблемой становилось в этих условиях формирование армии нового типа. Пока шляхетское ополчение (посполитое рушенье) функционировало более-менее эффективно, влияние шляхты на королевскую власть было еще терпимым. Однако такую армию, как и поместную армию Московского государства, необходимо было постепенно реформировать. Необходимость создания наемного войска в Польше осознавалась, но шляхтичи не торопились раскошеливаться ради того, чтобы король мог нанять солдат для защиты родины, а затем, глядишь, как это случилось во Франции и Кастилии, ликвидировать с армейской помощью всякий парламентаризм. Но государство без армии могло в те времена быть сильным разве что на острове (как в Англии), но не в центре континента, где постоянно идут войны и каждый монарх стремится расширить свои владения за счет соседа. В XVII веке Речь Посполитая пережила настоящую катастрофу — победоносное шведское нашествие, получившее даже название «Потоп», и постепенную утрату малоросских земель, переходивших под власть Московского государства.

Это был, пожалуй, первый звонок, предупреждавший об опасности, но шляхетская республика на него не отреагировала. Речь Посполитая тогда сохранилась, хоть и с существенной потерей земель. Более того, в конце столетия польская армия во главе с королем Яном Собеским спасла Вену от турецкой опасности, что стало на многие годы предметом национальной гордости и одним из источников рассуждений о великой миссии поляков, стоящих с давних времен на страже христианского мира от восточной угрозы. Победы, однако, быстро обернулись поражениями. С турками справиться удалось, но с новым шведским нашествием — нет. Карл XII, разгромив под Нарвой Петра I, двинулся дальше успешно громить польского короля. И лишь перелом, который произошел в Северной войне благодаря битве под Полтавой, на время отложил очередную катастрофу польской государственности.

Во второй половине XVIII века размер королевской армии оставался совершенно ничтожным по сравнению с армиями соседних государств, причем под ружьем у магнатов имелось в совокупности больше солдат, чем у монарха. Неудивительно, что в тот момент, когда соседи договорились о разделе Польши, это государство уже не обладало