Том 8. Литературная критика и публицистика - Генрих Манн

Левене», автор увидел гораздо более неестественные, манерные движения, чем наши; и сквозь эту манерность прозвучала речь любви из прежних времен. И все же нас пугает то, как могли с такой свежестью сохраниться персонажи прошлого столетия, чтобы мы в них узнавали своих современников. Они выглядят так, как будто бы их автор живет среди нас.

Вот в чем наше умение! Встречались ли мы и раньше с такими произведениями, или хотя бы похожими на них? Писал ли кто-либо с такой непосредственной прямотой и душевной свежестью, но завуалированным содержанием; вместе с тем так органически связанно и с таким мастерством? История одного чувства показана в действии. Лицемерить, спекулировать, производить впечатление, уметь владеть собой, произносить громкие фразы о готовности к борьбе — вот жизненные устои еще молодого и неопытного поколения. Другие писатели изображали тогда настроение этих же людей, как «мировую скорбь», потому что так больше нравилось массе, такой она хотела себя видеть. Безграничную любовь Люсьена неожиданно прерывает насильственное действие. Он верит, что, подобная цветку, Шастеле освобождена, но это только грубый обман. Что натолкнуло Стендаля на эту тему? Возможно, он нашел ее в старых манускриптах, купленных в Риме на улице. Его энергия, сталкиваясь с современной действительностью, неумолимо разоблачает ее, как она того заслуживает, и, кроме того, находит подкрепление в старых источниках. Мадемуазель Ла-Моль была Юдифью, а в чисто буржуазный роман вплетается анекдот Боккаччо — обманывать так обманывать.

Тот же роман показывает, что происходит со старым Левеном, это как бы отзвук нетронутого душевного мира. Кто-то проследил и пересказал нам, как старый Левен, банкир, живший сто лет назад, ради своего сына начинает новую жизнь и из искушенного скептика превращается снова в ребенка с чистым сердцем. Как просто изображен этот великий процесс! Полет фантазии Бальзака, этого единственного трагика со времен Шекспира, довел бы историю старого Левена до сверхъестественной трагичности. Стендаль не витает в облаках, у него старый Левен только буржуа, который любит своего сына, и если и попадает при этом в царство душ, то оно выглядит как его банкирская контора.

В «Левене» Стендаль выводит маршала. Этот маршал совершает кражу; в то же время его излюбленное приветствие: «Честь»! Социальный вольнодумец Стендаль не мог бы выразиться яснее и короче. Салон, маршал, спор с офицером, который стыдится того, что должен подавать команду стрелять, — и наряду с этим идеальная любовь в атмосфере общего обмана и надувательства, на фоне правительства мошенников и плутов; где мог храниться подобный роман в течение последующих сорока лет? Только в Гренобле в незаконченном виде. Его создатель — социальный вольнодумец, обладающий реальными знаниями. Стендаль, старый чиновник, мог бы руководить выборами; вместо этого он разворошил осиное гнездо и разоблачил выборные махинации. Если добавить сюда его моральное свободомыслие, то получается слишком много. Последнее создание Стендаля{121}, изображенное в его предсмертном романе, Ламиэль — интеллектуальная женщина, которая кончает преступлением; как она далека от эмансипированных посредственностей своего времени! Ей надо было подождать, пока появится Франциска Ведекинда{122}, только в ней она узнала бы себя. Сам Стендаль и все его образы должны были появиться несколько позже. И тогда, в один прекрасный день, стряхнув пыль веков, они стали бы с нами рядом, как наши современники.

ПОЭТ-ИЗБРАННИК{123}

н победил сразу. В маленьком старом театре, где впервые шла его пьеса, спорили, негодовали, торжествовали, но равнодушных не было, и никто, будь то противник или друг, не считал успех преходящим. Прекрасно и значительно, когда настоящее какой-то существенной своей стороной соприкасается с будущим, не страшась пучины времени, их разделяющей. Шел тысяча восемьсот девяностый год, и признание возвышенных умов того времени вывело юного Герхардта Гауптмана на стезю высоких почестей и дерзновеннейших свершений.

Именно тогда появилась потребность в художнике-новаторе, который вместе с тем был бы доступен народу. Поистине в свой час явился он. Рано открылось ему его назначенье, и он выполнил его мгновенно, словно не зная сомнений и мук, благословенный свыше, точно розовый куст, на котором в одну ночь распускаются все бутоны. В действительности честолюбие и совесть мучают даже счастливейшего из смертных, и признай его весь мир, он останется таким же неумолимым судьей себе.

Поэт-избранник, он создает один за другим в короткий срок образы человека из народа и интеллигента, пишет почти одновременно злую сатиру и невинную сказку, владычествует в доме аристократа и пролетария. Так, в нем нет буржуазного высокомерия к ткачам, а его трактовка образа Бедного Генриха естественна для него. Он был вне класса, владел всем сущим и вряд ли сумел рассказать о своих связях с миром, равно как и о своем страшном одиночестве. Ничего подобного литература давно уже не знала до Гауптмана, ничего подобного нет и сейчас.

Созданный им мир потрясает. Быть может, тайна его искусства в том, что духовная сущность его произведений восходит к самой природе. Он индивидуализирует общий характер предмета, ничем не нарушает, ничем не восполняет целого, а тем не менее без этого предмет не существовал бы вовсе. Он делает это удивительно тактично. В старости Гауптман считал крайность мнений и желаний, а тем более протест — проклятием божьим. Его собственный мир был благословенным, в нем светило свое солнце, шли свои дожди, всему было время и пора. Да не возжелает человек ничего большего! Если каждый будет вдохновенно трудиться, прекратятся кровавые битвы.

Так думает старец. Так думает в старости великий немец. Гете никогда, не верил, что у немцев могут быть общенациональные интересы, разве что по пустякам, и еще на сегодня он прав. Впрочем, сам он и в старости срывает плоды на древе жизни. Так же как по вековому дубу все еще поднимается сок, так и он по-прежнему и любит и созидает. Вечный творец, он вправе игнорировать смерть, ибо он бессмертен. Аналогии в судьбах Гете и Гауптмана значительны.

Легкость пера, созвучность эпохе — дело не в этом; перед нами просто счастливец, влюбленный и творящий нужное в нужную минуту. На первый взгляд герои его пьес — это чистая поэтическая выдумка; но вглядитесь повнимательнее: рожденные фольклором — а Гете и Гауптман неутомимо черпали из народного источника — пьесы несут свои идеи обратно в народ, своему вечному читателю и зрителю.

Различие судеб выступает в тот час, когда старый поэт сталкивается с новым поколением, духовно отчужденным от него. Гете не знал этого конфликта. Перед ним и в старости благоговели его современники.