Голоса из окон: Петербург. Истории о выдающихся людях и домах, в которых они жили - Екатерина Вячеславовна Кубрякова

я должна буду сидеть так тихо, чтобы он меня не заметил. Я свернулась калачиком в ее мягком кресле так, чтобы в приоткрытую дверь была видна клавиатура, и терпеливо высидела все время его игры, не шевелясь. Я не знаю, что он исполнял, мне запомнились только переливы колокольчиков, и я узнала эти отрывки, когда в Филармонии исполнялась симфоническая поэма „Колокола“. Вера Павловна сказала ему о моем присутствии позднее, и он прозвал меня „мышкой“»[238].

Добродушный композитор, поработав в тишине и покое стен этого дома и побеседовав с хозяйкой, всегда заходил и к детям: «Играл с нами в жмурки и еще в какую-то игру, кажется, „третий лишний“, для каждого из нас находил приветливое слово, и мы всем сердцем радовались, когда он заходил на детскую половину. <…> Среди взрослых я ни разу не слышала его громкого смеха, а с нами – „детьми“ – он так весело смеялся, что все лица расплывались улыбкой и чувствовалось, какой это хороший и сердечный человек»[239].

Однако не все прославленные гости этого дома горели желанием развлечь хозяйских детей. Были и те, кто относился к «мелюзге» (хотя старшие девушки были уже практически «на выданье») снисходительно-пренебрежительно. Например, находящийся на пике славы артист – Федор Шаляпин, живший неподалеку и бывший у Зилоти частым гостем.

«Его первое появление передо мной запечатлелось очень эффектно. Мы сидели за чайным столом, когда раздвинулась портьера, и Шаляпин, пропев какую-то музыкальную фразу… сделал общий поклон и прошел к хозяйке. Сразу стало шумно. Его мощная фигура, рост, шумное появление невольно привлекли к нему внимание, и мне всегда казалось, что его резкие манеры, громкие, иногда добродушно-насмешливые, а порою и грубо-ядовитые замечания нарочно рассчитаны на то, чтобы обратить на себя внимание. Мы, дети, после его прихода вскоре отправились на свою половину. <…> Александр Ильич, будучи крайне деликатным человеком, относился к нему добродушно и всегда старался смягчить резкие выпады. Также действовал на Федора Ивановича и иронически-ласковый взгляд Сергея Васильевича Рахманинова. <…> А когда он пел в гостиной русские песни, забывались все разговоры о нем, а хотелось только слушать и слушать эти переливы нежного и могучего голоса»[240].

Семья Зилоти прожила в этом доме около 10 лет, до самой революции, когда в дверь 19-комнатных роскошных хором постучали вооруженные матросы, намеренные реквизировать все имущество, включая и саму жилплощадь. Несколько ценных вещей удалось спрятать и сохранить для семьи старушке-няне, простенькую комнату которой матросы не сочли нужным обыскивать.

Несправедливость этой обиды, которой была не столько потеря всего имущества, сколько грубое перечеркивание всех заслуг Зилоти перед Родиной, стала ударом для 54-летнего Александра. Татьяна Рудыковская, уже взрослая, окончившая институт и работающая преподавателем девушка, в последний раз пришла навестить так много давшую ей в юности семью Зилоти:

«Расспросив, где же все члены семьи, няня толком мне не сказала и указала только на противоположную сторону канала, где в доме красного цвета живут Вера Павловна и Александр Ильич. Я нашла эту квартиру. Вход из-под ворот, 3 ступеньки вверх. Прошла одну, вторую комнату – по стенам потеки, без обоев, пол не окрашен и мебели никакой. Наконец в глубине 3-й комнаты вижу большое глубокое кресло, в котором сидит Александр Ильич, укутанный в одеяла, бессильно свесив свои худые руки. Сзади стоит одетая Вера Павловна. Я, пораженная, остановилась на пороге, и слезы градом покатились из глаз. Ко мне подошла Вера Павловна, обняла за плечи и тихо сказала: „Не плачь, девочка. Видишь, что они с ним сделали!“ Зилоти сидел тихо, молча, не поворачивая головы, с каким-то отсутствующим взглядом в глазах. <…> За что же с ним так обошлись?! Я смотрела на эти бессильные руки, извлекавшие когда-то чудесные звуки, вспоминала, как он забавлял нас, детей, исполняя какую-нибудь вещь, стоя спиной к роялю; вспоминала время, проведенное так интересно в их семье, и плакала, плакала, обнявшись с Верой Павловной. <…> „Ты понимаешь, Тизя, что в таких условиях ему жить нельзя, погибнут от холода руки. Мы уезжаем сегодня“. „Куда?“ – „За границу. Переезжаем Финский залив на санях в Финляндию“ <…> Прощай».

Так завершилась жизнь многочисленной семьи Зилоти в стенах этого дома. Почти все обитатели легендарной артистической квартиры эмигрировали из страны через Финляндию. Жизнь разбросала детей Зилоти – Вера какое-то время лечилась в Германии, кто-то оказался у старшего брата Саши во Франции, кто-то – в Англии. В конце концов, воссоединение под одной крышей, как в старые-добрые петербургские времена, произошло в Нью-Йорке, где семья Зилоти поселилась в 5-этажном доме Сергея Рахманинова на заливе Гудзон.

Список источников

1. Архитекторы-строители Санкт-Петербурга середины XIX – начала XX века. Под общ. ред. Б. М. Кирикова. – СПб. Пилигрим, 1996.

2. Беляева Г. И. Прогулки по старой Коломне. – Москва, ЗАО «Центрполиграф», 2009.

3. ВПб на 1914–1917.

4. Григорова-Рудыковская Т. Л. Время, события, люди // www.grigorov.ru/memory/vrema_sobytia_ludi.html, 2008

5. Груздева Е. Н. Мир перемен // Журнал «Педагогические Вести» № 36, 2007.

6. Зилоти Александр Ильич // Большая советская энциклопедия: [в 30 т.] / под ред. А. М. Прохоров – 3-е изд. – М.: Советская энциклопедия, 1969.

7. Третьякова В. П. В доме Третьяковых. Нью-Йорк, 1954.

Шереметевский дворец (1750, Чевакинский)

Наб. Фонтанки, 34

«Речь идет о человеке одной из лучших фамилий. Он среднего роста. У него несколько короткая шея. Он на рубеже между толстым и худым. Цвет лица его всегда свежий, хотя делается легко желтоватым. Его вид скорее веселый, нежели застенчивый. Наконец, если судить о нем по оттенкам темперамента, следовало бы причислить его к сангвиникам. Он любит предаваться домашним нуждам и заниматься счастием своих многочисленных крестьян»[241].

Таким был Николай Петрович Шереметев по описанию доктора Фрезе, который вел целую книгу наблюдений за здоровьем своего подопечного и назвал ее «Описание болезней его светлости графа».

Главной же болезнью Николая Шереметева в последние годы жизни была тоска и боль утраты, последовавшие за красивой и трагической историей любви. Проходившей и закончившейся здесь, в стенах Шереметевского дворца, также известного под именем Фонтанного дома.

Была у Шереметевых крепостная крестьянка Прасковья Жемчугова, перешедшая в собственность семьи как часть приданного матери Николая. Уже в 11 лет она стала артисткой крепостного театра Шереметевых, и талант ее отметила сама Екатерина II, приехав на одно из домашних представлений и подарив ей алмазный перстень.

Набережная реки Фонтанки, 34

Следующий император, Павел, также отмечал Прасковью, но не столько за прекрасный голос, сколько за