Голоса из окон: Петербург. Истории о выдающихся людях и домах, в которых они жили - Екатерина Вячеславовна Кубрякова

Уже немолодой артист был вынужден давать по два концерта в день, стоя во фраке в нетопленых залах сибирских домов культуры, на шахтах, в госпиталях, где, одетая в тулупы, лузгающая семечки публика часто не могла оценить лирических песен, оторванных от социалистической реальности (хотя цензура СССР и так на треть сократила репертуар певца).

Недели пути в холодных вагонах, грязные гостиницы с кошмарными «У на У» (уборная на улице), болезни, одиночество (жена Лидия, на 34 года моложе супруга, была актрисой и растила двух дочерей, рожденных когда Вертинскому было уже за 50; переписка с ними была единственной отрадой вечно гастролировавшего отца, не бывавшего дома ни на дни рождения, ни на Новый год).

Ко всему этому прибавить глубокую творческую неудовлетворенность – государство не замечало артиста, давшего 3 тысячи концертов за 14 лет, его пластинки продавались из-под полы, газеты не сообщали об аншлагах, заработка едва хватало на обеспечение семьи. Вертинского любили миллионы, но молчали об этом.

Вся жизнь «печального Пьеро» была гастролями, так она и закончилась – вдали от семьи, после очередного концерта в очередном Доме культуры, в здании этой гостиницы не родного, но любимого, города Ленинграда.

<…>

Я устал от белил и румян,

И от вечно трагической маски.

Я хочу хоть немножечко ласки,

Чтоб забыть этот дикий обман.

Я сегодня смеюсь над собой,

Мне так хочется счастья и ласки,

Мне так хочется глупенькой сказки,

Детской сказки про сон золотой…[228]

Список источников

1. Вертинский А. Дорогой длинною… // Правда, 1990.

2. Вертинский А. За кулисами: Сб./ Сост. и вступит. Статья Ю. Томашевского. – М.: Советский фонд культуры, 1991.

3. Вертинский А. Четверть века без Родины. Страницы минувшего. – Киев: Музычна Украйина, 1989.

4. Вертинский А. Я артист: Воспоминания. (Окончание. Начало см. в № 6 за 1989 г.). Вступительная заметка Ю. Томашевского. Публикация Л. В. Вертинской // Журнал «Наше наследие» № 01 (13), 1990.

5. Исаченко В. Г., Оль Г. А. Федор Лидваль. – Лениздат, 1987.

6. Песенки А. Вертинского. – Xарбин, 1930.

Доходный дом Михайлова (1902, Зограф)

Ул. Лизы Чайкиной, 22 (до 1952 года – ул. Гулярная)

«Не один десяток лет он был моим гидом по книжной вселенной. <…> Действие всегда происходило в его квартире 88 дома 22 по Гулярной улице. Непосвященных усаживали за стол, хозяин подходил к заветному шкафу, где хранились рукописи, автографы, письма, принадлежащие едва ли не всем крупным именам отечественной литературы. Можно было начать с любого автора, но хозяин придерживался строгой методики, считая, что лучший путь – это строгое движение от буквы А к букве Я. Особенность этих увлекательных литературных странствий состояла в открытии и переоткрытии имен писателей и поэтов, запрещенных властью и потому незнакомых послевоенным питомцам средних школ и технических вузов. <…> Я лично дошел до буквы М. Мои литературные университеты закончились на картинах жизни и творчестве поэта Осипа Мандельштама. Моисей Семенович простил меня, а я себя – нет!»[229]

Улица Лизы Чайкиной, 22

В этот дом в 1950-х годах спешил 20-летний студент электротехнического института, а позже – известный социолог Борис Фирсов. Какой же интерес мог иметь юный электрофизик в вечерних посиделках у знаменитого на весь Петербург коллекционера-библиофила 50-летнего Моисея Лесмана?

Лесман, хранивший в этих стенах бесценное собрание автографов Блока, Гумилева, Ахматовой (с которой он, к слову, был хорошо знаком и часто беседовал, иногда записывая впечатления от разговора на манжетах собственной рубашки), грамоты с подписями Екатерины II и Павла I, письма Распутина, первые и редкие издания Пушкина, Грибоедова, Достоевского, рукописи XVI века, картины… Этот самый Лесман, для которого лучшим отдыхом было обновление собственной многотысячной библиографической картотеки, не был ни снобом, ни затворником.

Напротив, гостеприимный хозяин и остроумный собеседник с утра до вечера принимал здесь многочисленных гостей, засиживавшихся иногда до 4 часов утра, особенно интересуясь молодежью и людьми, далекими от литературных профессий, которые, будучи врачами, рабочими, инженерами, тяготели к искусству, избирали себе любимого писателя или эпоху и проделывали огромный путь, часто из других городов, чтобы познакомиться с коллекцией Лесмана и послушать его увлекательные рассказы. Он понимал их, ведь и сам был по профессии вовсе не филологом, а музыкантом, и имел постоянное место работы в концертных бригадах, посвящая своему увлечению, которое стало призванием всей его жизни, лишь свободное от гастролей и выступлений время. Впрочем, к коллекционированию Моисей всегда относился серьезно, книги начал собирать, еще будучи школьником, а в 30 лет вступил в секцию библиофилов при «Доме ученых», тесно сотрудничал с музеями и букинистами, выступал и экспонировал свое собрание на литературных мероприятиях.

Первые библиотеки Лесмана были утрачены. 7000 книг, собранные к началу первой мировой войны, пришлось оставить в осажденном Ленинграде, забрав с собой в эвакуацию на Урал лишь самые ценные рукописи. Вернувшись в 1945 году в пустую квартиру с обвалившимся потолком, сквозь дыру в котором падал снег, Лесман начал работу над своей коллекцией заново, в этом доме, где он проведет оставшиеся 40 лет своей жизни в оклеенной синими обоями, разгороженной надвое комнате коммунальной квартиры, оставив после себя бесценное собрание в 11 000 томов, часть которого благодаря вдове коллекционера Наталье Князевой хранится сейчас в Музее Анны Ахматовой и в Пушкинском доме.

«Не было в Ленинграде библиофила, который не поднялся бы хоть раз по лестнице старого дома на Петроградской стороне, не вошел бы в дверь с табличкой „Охраняется государством“. Те, кто хотел познакомиться лишь с бытом „знаменитого коллекционера“, уходили разочарованные и уже не возвращались никогда. К счастью, таких были единицы. Остальные не замечали ни высокого этажа, ни узкого коридорчика, ни подтеков на потолке. Зато уносили в памяти нескончаемые разговоры о поэзии, людях, книгах. И возвращались. И снова встречал их приветливый свет настольной лампы с цветными глазками-стеклышками, старый могучий „Бехштейн“, чугунный Пушкин каслинского литья, уютно спящий на бюро кот, сам хозяин неизменно в белой сорочке с галстуком и, конечно, книги.

Кто только не сиживал вокруг стола в „синей гостиной“… <…> Мгновенно на стол выставлялось все, что было в доме съестного…, и вот уже хохот, байки, анекдоты перемежаются с разговорами о музейных делах… Тут же надрывается телефон: „Моисей Семенович, где издавался альманах такой-то? Моисей Семенович, у