Модернизация vs. война. Человек на Балканах накануне и во время Балканских войн (1912-1913) - Рашид Рашатович Субаев

кончивший Киевскую духовную академию), не желая омрачать торжества первых дней освобождения христиан Македонии от многовекового турецкого ига, сдерживало свой справедливый гнев и молча переносило обиды»{661}. Шевалье при этом показательно резюмировал: «Армия престолонаследника Александра вступила в Ускюб с большим запасом патронов и снарядов, с громадным воинским пылом, но упустила захватить с собой хотя бы немного культуры и христианской любви к ближнему»{662}.

Причем устанавливаться такой «новый порядок» стал не только в Македонии, но и в Старой Сербии{663}, в том числе и при непосредственном участии сербских четников, что прекрасно иллюстрируют воспоминания того же Н. Шевалье. Вот как он описывает их бой с арнаутами у деревни A-во: «Арнауты не приняли удара и разбежались по разным углам своей деревни. Вот тут-то началась расправа: четники обстреливали все дома арнаутов, не пропуская буквально ни одного окна, ни одной двери; через три часа ответные выстрелы арнаутов прекратились, и в деревне словно все вымерло; тогда четники приступили к обходу всех домов и находили в них одних стариков, детей и женщин, забаррикадированных в задних помещениях. Везде валялись раненые и трупы, а там, где случайно уцелел арнаут, его приканчивали ятаганом.

— Мы кончили обход, — рассказывает воевода, — как вдруг мимо нас стали пролетать пули; мы огляделись и увидели арнаутку лет 45, спокойно целившуюся в нас.

— Я повалил ее из винтовки и приказал четникам обыскать как следует (выделено в оригинале. — Я.В.) все дома, женщин и детей.

— Теперь, закончил воевода, там все спокойно. Я не хотел его смущать щекотливыми вопросами, и без того догадавшись, какой ценой достигнуто это спокойствие в албанской деревне. Четники, неруководимые офицерами регулярных войск, не блещут великодушием и рыцарством»{664}.

Даже если предположить в этих словах некоторое преувеличение, свойственное усердию пера российского репортера, то все же общая картина положения населения новоприсоединенных областей выглядит весьма реалистично, что иллюстрируется мемуарами российского посланника в Сербии Т.Н. Трубецкого, дважды побывавшего в Митровице, — в 1908 и 1915 гг. Сравнивая свои впечатления от «столицы разбойничьего царства», он отмечал, что в 1908 г. «во всей Митровице только двое носили европейские шляпы — это были русский и австрийский консулы». Он подчеркивал, что «на меня пахнуло тогда какими-то отдаленными временами, словно это была Запорожская Сечь. И, конечно, Албания была сплошной вольницей, а Митровица каким-то разбойничьим гнездом». Осенью 1915 г. российский дипломат с удивлением увидел, что «прежние времена сменились новыми. Я не узнал гордых арнаутов. Куда делись эти молодцы, щеголявшие своими кинжалами, пистолетами и винтовкой? Как потухли их взоры, сверкавшие мрачным пламенем, как поникли их головы! <…> Вся эта перемена была достигнута не только завоеванием края у турок, но и суровым беспощадным подавлением албанского восстания после войны, когда целые селения почти поголовно исчезали с лица земли и пощады не давалось иногда даже детям. Странно было теперь видеть арнаутов, чинящих дорогу под наблюдением прикрикивающего на них старого досмотрщика — серба»{665}. Трудно в этой связи не согласиться с мнением популярного в начале XX в. российского писателя Е.Н. Чирикова, также побывавшего на фронте Первой балканской войны как корреспондент газеты «Киевская мысль», который образно заметил: «Вообще эту войну приличнее называть войной мести, чем идеализировать ее поэтическими эпитетами “борьбы за освобождение братьев”»{666}.

Такое «умиротворение» стало возможным благодаря жесткому курсу правительства Н. Пашича. В конце 1913 г. возглавляемой им Радикальной партией для освобожденных краев было разработано дискриминационное «Положение об общественной безопасности», фактически дискредитировавшее всю систему сербской власти на данных сложных полиэтничных территориях, что только усилило проблему межнациональных и межэтнических отношений. Согласно его статьям, «не признающие государственной власти, скрывающиеся от нее, только за это проявление возмущения наказываются до 5 лет каторжных работ. Свидетельством наличия такого уголовного дела является решение полицейских властей, объявленное в общине, откуда родом мятежник (бунтовщик, непокорный). Подобного мятежника имеют право убить все находящиеся на государственной службе, а также и военные лица, если он не сдается им по первому требованию. Если в какой-либо общине произойдет несколько случаев непризнания государственной власти (мятежа) и мятежники в 10-дневный срок не вернутся по требованию полицейских властей по домам, то полицейские власти имеют право расселить их семью, куда будет признано удобным. Точно также могут быть расселены обитатели тех домов, в коих укрывалось оружие или вооруженные люди, или преступники вообще; кроме того, виновные подвергаются еще и наказанию согласно настоящему положению. Решение о расселении выносит начальник округа, в котором находится селение. Решение выполняется немедленно и безаппеляционно. Кто, зная совершителя какого-либо преступления, не пожелает об этом донести, наказуется каторжными работами до 5 лет»{667}. Действительно, такие меры смогли на некоторое время принести во вновь присоединенные края внешнее успокоение. Однако взаимная ненависть на ментальном уровне была столь же остра, как и глубока. Понятно в этой связи, что только одними репрессиями решить вопрос о глубинной интеграции новых территорий в состав Сербии было невозможно.

В свою очередь, «маленькие победоносные войны» окрылили не только многих сербских политиков. У сербской военной элиты, значительная часть которой была связана с организацией «Объединение или смерть», также появилась реальная возможность осуществить свои планы по собиранию «еще не освобожденных земель». Следующим шагом могло стать присоединение к Сербии славянских земель, находившихся под властью Австро-Венгрии. Опять, как в 1908–1911 гг., встал вопрос о том, какая внутренняя сила будет играть решающую роль в этом процессе, а вместе с тем и в общей политике страны. С. Чиркович отметил по этому поводу: «В ходе Балканских войн были серьезно поколеблены два основополагающих принципа прежней политики Сербии — этничности и парламентской демократии. Завоевания в Албании и Македонии показали, что Сербия выходит за рамки отстаиваемой десятилетиями стратегии освобождения сербского народа. Предстоящая же схватка с Турцией стала причиной усиления военных кругов, и без того влиятельных после переворота 1903 г. Наряду с конституционными факторами — королем, кабинетом и парламентом — политику государства стала определять и группа офицеров во главе с полковником Драгутином Димитриевичем Аписом (1876–1917). Офицерская организация “Объединение или смерть” (“Черная рука”) выступала за агрессивную внешнюю политику, поддерживала связи с сербскими организациями в соседних государствах, а также занималась разведывательной деятельностью. Офицеры, полагавшие, что военный режим лучше подходит для достижения целей национальной политики, сформировали особый центр влияния, который угрожал существованию демократии и парламентаризма в Сербии»{668}. В этом контексте курс правящей Радикальной партии на ускоренное создание «новой», послушной армии был очевиден. Н. Пашич в беседе с В.П. Сватковским в октябре 1913 г. особо подчеркнул, что