Модернизация vs. война. Человек на Балканах накануне и во время Балканских войн (1912-1913) - Рашид Рашатович Субаев

(1932), «Разговоры Мирослава Крлежи с П. Матвеевичем» (1974), в воспоминаниях «С Крлежей изо дня в день» (I–V, 1986), записанных Э. Ченгичем, многочисленных статьях, например, «О некоторых проблемах Энциклопедии» (1953, Крлежа был директором Лексикографического института, готовившего Югославскую энциклопедию) и, наконец, в своем последнем многотомном, преимущественно автобиографическом романе «Знамена» (I–V, 1977).

Выделю несколько моментов, относящихся непосредственно к нашей теме. Очень важно отметить, что Крлежа принадлежал к тому типу молодых людей, для которых с гимназических лет эстетические и политические увлечения были связаны неразрывно. Он родился в 1893 г., до 1908 г. учился в загребской гимназии, где и сдружился с А. Цесарцем, В. Чериной, с будущими руководителями КПЮ — Д. Цвиичем и Д. Хорватичем. В 1908 г. он направляется в Кадетскую школу в Печухе, а, окончив ее с отличием в 1911 г. и получив королевскую стипендию, поступает в Венгерскую военную академию — Людовициум — в Будапеште. Живя пять лет в казарме, он, однако, не терял связи со своими друзьями, и, как он писал, оставался под влиянием «предвоенного омладинского тумана нашей народной романтики с именами Супило, Мештровича, Назора, Пьемонта, ставшими символами «Sturm und Drang» того времени»{638}. (Под югославским Пьемонтом выступала Сербия). Однако годы, проведенные в венгерской казарме, вырабатывают в нем обостренное чувство несовместимости с ней. «Грезя о международной солидарности, читая Толстого, Петефи, Ибсена, сочиняя стихи, — делает он запись в дневнике, — я обрывал в себе последние нити, связывавшие меня с Австрией и портупеей австрийского офицера»{639}. Все эти чувства обострились до крайности в канун балканских военных дней. Ему хотелось не только духовно быть связанным с друзьями, находившимися после покушения на бана в тюрьме или эмиграции, но и активно действовать. К 1911–1912 гг. Сербия становится для него неким идеалом: «Это было время, когда в задымленных кофейнях Пешта я сидел до поздней ночи, перелистывая антологию Богдана Поповича, и в тяжелой, душной атмосфере накаленных парламентских дебатов и рабочих забастовок, в этих стихах ощущал биение новых жизненных сил и иллюзий, которые нас в те годы так будоражили и так увлекали»{640}. Под впечатлением этих идей он и бежит в Сербию, чтобы вступить в борьбу с Турцией. Биограф Крлежи С. Ласич фиксирует его поездку в Белград в мае 1912 г. (в этом месяце, как уже отмечалось, в столице Сербии были также 150 хорватских студентов), во время которой он посещал военное министерство и некоторые другие государственные институты, но везде был встречен с сомнением и недоверием, от него требовали отказа от австрийского подданства и перехода в сербское{641}. Первый побег был неудачен. Во время второго, так как границы между Австрией и Сербией были закрыты, молодой человек по фальшивым документам окольными путями через Париж, Марсель и Салоники добирается до Скопье. Там его арестовывают как австрийского шпиона, и лишь случай помог ему избежать сербского военного суда. Он был отправлен в Белград и выдан Австрии, здесь арестован по требованию Людовициума, предан австрийскому военному суду, разжалован в рядовые и лишен права учиться в высших учебных заведениях империи.

Личный опыт столкновения с австрийской и сербской военщиной определил писательский интерес Крлежи к военной теме. «Сознательно я пережил обе балканские войны, а Первая мировая была третьей. Пережил их как огромный моральный шок. Они стали для меня огромным моральным шоком. То есть я понял, что такое вообще война. Эти три войны для меня важны, так как они сформировали меня как личность»{642}, — написал он в статье 1966 г. Естественно, надо учитывать, что приводимые оценки относятся к более позднему времени и содержат видение зрелого человека, но все же в них присутствует автобиографический момент, дух тех лет, передается «отсвет пожара кумановского сражения по всей стране», восприятие Первой балканской войны как «исторического факела, словно отдававшего посмертную честь и озарявшего бесчисленные могилы погибших поколений»{643}, а также разочарование, охватившее после Брегалницы, «преподавшей урок циничного макиавеллизма малых балканских династий», когда развеялись иллюзии «целого югославянского поколения» («О некоторых проблемах Энциклопедии»){644}.

Уже осенью 1913 г., после, по его словам, «злополучного балканского похода» Крлежа задумывает свой «первый антивоенный, антимилитаристский роман»{645}. Этот замысел позднее выльется в прославивший писателя цикл рассказов «Хорватский бог Марс», первый из которых — «Хорватская рапсодия» — появится в 1917 г. А в конце жизни он вновь вернется к этой теме и продолжит художественное осмысление событий 1913–1922 гг., в том числе «своих трех войн» — Балканских и Первой мировой, — в объемном романе, символически названном им «Знамена».

В центре этого произведения находится известный в мировой литературе конфликт поколений, но разработанный на специфическом хорватском материале. Поколение отцов олицетворяет Камило Эмерицкий-старший — высший чиновник государства, шеф Кабинета королевства хорвато-славонско-далматинского политического управления Австро-Венгрии, молодое поколение — его сын Камило Эмерицкий-младший (образ во многом автобиографический), прошедший трудный путь интеллектуального возмужания от романтического националиста, сподвижника террориста, затем югослависта и, наконец, сторонника коммунистических идеалов. В первых двух книгах романа на фоне Балканских войн, общественной и культурной обстановки в Хорватии тех лет и политических баталий в австрийских, венгерских и хорватских околоправительственных кругах раскрываются перипетии не только «хорватской, но и балканской, южнославянской, подунайской австро-венгерской, а, по сути, человеческой, исключительно человеческой, судьбы»{646}. Внимание писателя приковано не к самим событиям — они лишь отправная точка, — а к вызываемым ими движениям мысли, передаче идейного, духовного поиска путей в многоголосой атмосфере разных мнений и взглядов. Почти все персонажи, и в первую очередь отец и сын, втягиваются в бесчисленные дискуссии, споры с самими собой, размышления по самым острым вопросам времени. Сменяя знамена, герой вновь и вновь подвергает рефлексии те или иные факты. Ключевые моменты, вокруг которых концентрируется действие, обрастают массой политических, исторических и историко-культурных ассоциаций и аналогий, вовлекаемых в общий поток напряженной схватки идей. Одна из глав романа так и названа — «Негероическому времени вопреки».

На страницах произведения встречается множество лиц — и вымышленных и исторических — например, Франо Супило, Любомир Йованович Чупа, Драгутин Димитриевич Апис, Стеван Михаилович Груич (я специально выбрала относящиеся к теме имена), лидеры хорватских и венгерских политических партий, цитируются телеграммы с фронта, упоминаются политические и культурные деятели прошлого и настоящего, многочисленные герои мировой художественной литературы и близкой автору — хорватской, сербской, венгерской. Немалую роль играет при этом и авторский голос, объективирующий разноречивые субъективные мнения, естественно, не теряющие образной формы. Приведу в качестве иллюстрации данную автором заключительную оценку Балканских войн: «Прошел год после Куманова, а перед