Европа Гутенберга. Книга и изобретение западного модерна (XIII–XVI вв.) - Фредерик Барбье

Парламент приказывает изъять все экземпляры Лютера и Меланхтона, изучить их и в случае необходимости уничтожить. Также преследуются переводы Библии и часословов (1523). Конечно, книготорговцы, у которых порой скапливается большое количество наименований, внезапно попавших под запрет, сопротивляются этим мерам, но неопределенность ситуации обусловлена прежде всего позицией Франциска I. Например, в 1526 году именно король вмешивается, чтобы прекратить преследование Эразма Роттердамского и Лефевра д’Этапля, а также запретить распространение книги Ноэля Беда, синдика факультета Теологии. Дело Беркена, развивающееся в этот же период, иллюстрирует сложившуюся расстановку сил: Луи де Беркен, фламандский дворянин, родившийся в 1490-м и учившийся в Орлеане, переводит Лютера, Эразма Роттердамского и Ульриха фон Гуттена, а также сочиняет «Фарс теологастров». Он дважды представал перед Парламентом в качестве обвиняемого, но его не осуждали, поскольку за него вступался король; однако в третий раз короля не было на месте, и Беркена, приговоренного к смерти, спешно казнили (1529), пока Франциск I не вернулся[524]. Спустя два года Парламент постановляет обязательный обход книжных магазинов с целью изучения книг и наложения ареста в случае необходимости.

Ситуация еще больше усложняется после «Дела листовок» (17 и 18 октября 1534 года), из-за которого Парламент в Париже вынес решение о шести казнях. Среди осужденных фигурируют три профессионала книжного дела, включая Антуана Ожеро. Король в начале 1535 года издает, как мы уже отмечали, эдикт, запрещающий в королевстве книгопечатание, но это распоряжение вскоре было отозвано. Выпуск в 1536 году в Базеле «Наставления в христианской вере» Кальвина на латыни усиливает напряжение, стороны конфликта еще больше ожесточаются, и для печатников, наиболее близких к гуманизму, ситуация становится все более невыносимой. Поскольку перевод «Наставления» запрещен (1542), многие книготорговцы и печатники предпочитают уехать в Женеву, других же казнят, начиная с Этьена Доле (1546)[525]. После смерти Франциска I эдикт Шатобриана реорганизует и развивает цензуру протестантских книг (1551). За пределами королевства казни также отмечают собой кульминацию репрессий, как в случае Уильяма Тиндейла, осужденного на сожжение в Вилворде в 1536 году.

Французская ситуация прямо противоположна испанской, в которой центральное место отводится Инквизиции. Инквизиция, созданная в начале XIII века для защиты веры от ересей, представляет собой институт, противоречащий даже церковному праву, однако его влияние в эпоху, которая нас интересует, стало малозначительным, если не брать именно Испанию, где католические короли добиваются в 1478 году от Папы буллы о создании испанской Инквизиции под их властью. Торквемада – первый великий инквизитор (1485–1494). В тот же период постепенно вместе с Высшим советом и региональными трибуналами вводится в строй специальная система управления. Если первоначально задача состояла в контроле обращения евреев и мусульман, начиная с 1492 года Инквизиция переходит к проведению репрессивной цензуры, а затем расширяет свою деятельность и по отношению к сторонникам Реформации. В то же время «Прагматика Толедо» (1502) закрепляет за католическими королями право разрешать печатание. Инквизиция контролирует с 1533–1536 годов импорт книг в Испанию. В 1551 году она публикует первый «Указатель», основываясь на индексе Лувена, второй «Указатель» – в 1559 году, а «Общий указатель» – в 1583-м. Речь идет о чрезвычайно громоздкой структуре, которая в итоге даже для разрешенных изданий создает такие условия публикации и такие сроки, которые часто отпугивают издателей.

Контроль и цензура не являются исключительной вотчиной католических государств, и известно, что Лютер, а потом и Кальвин одобряют контроль текстов. По мнению Лютера, контролировать производство и распространение книг нужно потому, что большинство читателей не могут выработать для себя этику чтения, читают слишком много, слишком быстро и без разбора. Он разрабатывает (но это пока еще только 1520 год) концепцию практики достаточно традиционного чтения. Согласно его мнению, доктора, включая докторов теологии, – это креатуры университетов, тогда как лишь Святой Дух «является доктором Священного Писания». Единственный способ достичь его состоит в некоей форме интенсивного чтения – читать и перечитывать одни и те же тексты, учить наизусть и полностью их усваивать. Таким образом, это все та же логика авторитета, которая больше напоминает средневековые концепции чтения, чем современное решение гуманистов, принятое ими касательно проблемы общения с текстами и их авторами:

Что касается книг, следовало бы также сократить их число и выбрать лучшее, также не нужно читать много, но лишь хорошие книги, причем последние читать часто, пусть и понемногу – вот что делает сведущим в Священном Писании и в то же время благочестивым. Даже и писания всех Отцов Церкви следовало бы читать лишь какое-то время, чтобы по ним знакомиться со Священным Писанием; мы же читаем их сейчас, чтобы на них и закончить, и никогда так и не доходим до Писания…[526]

Это противопоставление теоретически осмысляется в виде противоположности общей массы (gemein) и меньшинства, специальное образование которого дает ему компетенцию, необходимую для того, чтобы управлять Церковью. Кохлеус будет даже жаловаться на то, что

Новый Завет Лютера разошелся при посредстве печатников в таком количестве экземпляров, что даже портные и сапожники, […], женщины, невежды, которые приняли это новое лютеровское Евангелие и умеют немного читать по-немецки, жадно изучали его в качестве источника абсолютной истины…

Не все гуманисты одинаково одобряют упрочение доктрины, которая видит смысл всего исключительно в Священном Писании. Однако и Кальвин не будет поддерживать мысль, будто каждому нужно позволить читать, что ему вздумается, пусть даже и Писание: чтобы его читать, нужно получить наставление и научиться правильному пониманию от тех, кого Бог призвал обучать других. Цензура, учрежденная в Женеве в 1539 году, вводит процедуру предоставления рукописной копии текста для его изучения, а также механизм предварительного разрешения Совета и обязательное депонирование с целью контроля. Даже если эти меры исполняются не всегда точно, они все-таки приведут к ряду судебных приговоров.

Печать и власть

Действия власти по отношению к медиа оказываются неуверенными и даже иррациональными. Во Франции власть пытается ответить на крах медиа введением системы управления книжным делом, однако игра развивается, все более запутываясь, между тремя конкурентами, которыми оказываются король, Парламент и Церковь. Надзор обычно осуществляется за счет идентификации изданий и отвечающих за них лиц. Уже Эразм Роттердамский полагает, что всякая публикация должна нести на себе имя автора и указание на место выхода в свет и имя типографа: в записке базельскому магистрату он указывает, что отсутствие этих составляющих должно караться, причем наказание должно быть еще строже в случае неверных сведений (ок. 1525)[527]. Но в королевстве важную роль суждено было сыграть именно ордонансу Мулена (февраль 1566), который в своих 86 статьях организует всю систему книгопечатания и книжной торговли, оформляя ее в полном и систематичном виде. Подчиняя возможность выпуска книги получению привилегии, скрепленной печатью Большой канцелярии (статья 78), текст определяет принцип всего французского книжного дела в эпоху Старого порядка, в котором коммерческая защита, предоставляемая привилегией, дублируется механизмом контроля:

Запрещается любым лицам печатать или же заказывать печать каких-либо книг или трактатов без нашего разрешения, позволения или писем с дарованием привилегий, скрепленных нашей большой печатью, также предписывается печатнику ставить на издание свое имя, место проживания вместе с вышеупомянутым позволением и привилегией, под страхом конфискации имущества и телесного наказания.

Однако в то же самое время книгопечатание начинают использовать для «прославления» власти, которая долгое время была близка гуманистическому движению. В 1529 году Франциск I учреждает институт королевских читателей, будущий Коллеж де Франс, который противопоставляется Сорбонне, и первым главой кафедры еврейского языка становится Ватабль, бывший член «группы Мо». Его курсы посещает молодой Кальвин. Семь лет спустя эдикт Монпелье запрещает выставлять на продажу книгу, которая не была передана в Королевскую библиотеку, однако цель этой меры не столько в контроле, сколько в иллюстрации: следует избегать потери изданий из-за небрежности в хранении. Суверен внимателен к качеству печатных работ: Карл VIII первым подчеркнул исключительный успех «Моря историй», изданного Пьером Леружем для Винсена Коммена в Париже в 1488–1489 годах, пожаловав последнему первый титул королевского печатника. Франциск I утверждает этот титул, пожаловав его пожизненно Роберу (I) Эстьенну, «королевскому печатнику на латыни и еврейском языке», а затем и на греческом. Объединение библиотек Блуа и Фонтенбло в 1544 году (последней с 1520-х годов