Европа Гутенберга. Книга и изобретение западного модерна (XIII–XVI вв.) - Фредерик Барбье

печатное производство в какие-то рамки и окружить его каноном законных положений, его ограничивающих. Но перед историком, помимо всего этого, всегда встает еще и проблема нормативного характера регламентирующего текста и его реальной эффективности.

Привилегия представляет собой разрешение, посредством которого политическая власть защищает интересы профессионалов книжного дела, гарантируя исключительное право на определенный текст тому, кто напечатал его или заказал его печать: запрещается публиковать и даже импортировать и продавать тот же самый текст на протяжении определенного периода времени, обычно пяти или десяти лет, на территории, подведомственной органу власти, который предоставил эту привилегию. Мы уже отмечали, что первый акт такого типа датируется 1469 годом, когда сенат Венеции предоставляет привилегию на пять лет Иоганну Шпейерскому на его издание работ Цицерона. Цель – защитить книгоиздателя, который сделал необходимые вложения в публикацию, причем известно, что нунций будет постоянно жаловаться на слишком мягкий, с его точки зрения, контроль со стороны Венеции… Во Франции, как и в других местах, для приобретения инструмента защиты сначала нужно заручиться поддержкой высшего общества. Жак Понсо, врач Карла VIII, получает при посредничестве Константина Ласкариса пятилетнюю привилегию на издание Авиценны у Трехселя – и в первом томе воспроизводится письмо гуманиста[515]. По подсчетам Элизабет Армстронг, в период 1498–1526 годов Большой канцелярией королевства было выдано 106 привилегий в области книжного дела[516].

Ведущие книготорговцы вскоре понимают, насколько им выгодно систематически добиваться привилегий, свидетельство о которых они размещают в самих книгах. Во второй части заглавия «Цветущего луга» перед местом выхода книги указывается, соответственно, что «на эту книгу была пожалована нашим Королем десятилетняя привилегия», при этом штраф для возможных производителей контрафакта составляет 100 марок серебром и конфискацию тиража. Полный текст подписанного в Шенонсо акта воспроизводится в самом начале книги. Также вполне логично, что, поскольку привилегии становятся рыночной ценностью, основные участники рынка, работающие с заграницей, такие как Джунти, прилагают все усилия, чтобы заполучить много привилегий в разных государствах, в которых они намереваются заниматься распространением своей продукции, – в случае Джунти это Венеция и Неаполь, Испания и Франция. Однако растущая географическая интеграция западноевропейских государств приведет, как это ни парадоксально, к падению эффективности привилегии. В XVIII веке наибольшая часть французской литературы производится как контрафакт за границей, и в некоторых случаях ввозится обратно в королевство, тогда как именно немецкие деятели книжного мира составляют планы по недопущению контрафакта на бурно развивающийся немецкоязычный рынок, политическая раздробленность которого приведет, однако, к невозможности контроля[517]. И наоборот, система привилегии стремится закрепить положение самых крупных игроков, а также склоняет их к тому, чтобы они как можно строже соблюдали всю совокупность правил и постановлений, принятых в области управления книгоизданием. Привилегия в данном случае функционирует в качестве фактора, благоприятствующего консерватизму.

Другой важный элемент, наряду с коммерческой защитой, заключается в контроле над содержанием: доктринальная цензура (censura) проводится факультетом Теологии; религиозная цензура – церковными властями, Папой, епископом или собором; третья модель – политическая цензура – связана исключительно со светскими властями. Вторая особенность противопоставляет предварительную цензуру (проводимую до публикации) и репрессивную (проводимую после публикации). Последняя наиболее эффективна, поскольку она применяется после печати экземпляров, которые становятся предметом запрета на распространение или ареста: такая цензура наносит значительный урон лицу, ответственному за издание, печатнику или книготорговцу, подкрепляя тем самым практику самоцензуры. Еще одно, на этот раз последнее, различие, которое на практике применять намного сложнее, связано с определением органов, занятых цензурой, – Церкви и ее представителей, князя, университета, королевского двора и т. д. Когда Эразм Роттердамский выступает против тех, кого он называет «монахами», он обозначает этим термином докторов, которых обвиняет в том, что они желают заменить своей властью власть князя. Проблема усложняется из-за того, что эти «монахи» в юридическом отношении не зависят от гражданских властей и что часто не совсем понятно, от кого они зависят и в рамках собственно Церкви: «эти шуты, поощряемые таким положением вещей, окончательно обнаглели»[518].

С появлением книгопечатания начинают формироваться новые установки, когда в Германии публикация немецкой Библии в Кёльне (1478) подталкивает университет этого города выпросить у Папы мандат, разрешающий университету цензурировать книги (предварительная цензура). В 1485 году архиепископ Майнца делает тот же шаг. Две буллы, принятые в 1501 году (Inter multiplices) и 1515 году (Inter sollicitudines), учреждают предварительную цензуру, причем последняя булла, провозглашенная Львом X на пятом Латеранском соборе, формулирует в общем виде принцип, согласно которому все публикуемые книги должны будут сначала получить разрешение Церкви[519]. Но после 1517 года книготорговцы очень быстро почувствовали в Реформации удачную возможность, а распространение первых лютеранских текстов оказывается еще более значительным потому, что немецкие профессионалы в «малом мире» книги по-прежнему составляют весьма большую долю[520]. Университеты Кёльна и Лувена осуждают лютеранские тезисы (1517), а позже их примеру последуют Рим с Парижем: буллами Exurge Domine (1520) и Decet Romanum pontificem (1521) Лютер отлучен от церкви, а его книги осуждены на сожжение. Большая часть интеллектуалов, соглашаясь с Эразмом Роттердамским, полагает теперь, что определенный контроль необходим, хотя бы для того, чтобы избежать скандалов и защитить честь тех, кто в некоторых случаях уже стал публичными фигурами – авторами. Однако это обоюдоострое оружие иллюстрирует парадокс цензуры: Эразм получил от короля эдикт, запрещающий распространение одной книги сочинения Беды, однако он жалуется на то, что запрет становится поводом для продажи и что книга поэтому расходится еще быстрее, хотя и продается из-под полы. В конечном счете репрессии и аутодафе оказывают противоположное задуманному воздействие, и Эразм Роттердамский подчеркивает, что успех Реформации лишь закрепляется попытками ее подавления:

Протесты лишь прославили эти книги, которые ранее были известны немногим, и подтолкнули к их прочтению людей, которые сами никогда бы об этом и не подумали. Это принесло немалую выгоду книготорговцам, которые распространяли свои экземпляры тем более успешно, чем безумнее их поглощали люди[521].

Дело в том, что игра цензуры может развиться только в связке с новой парадигмой публичности, что тем больше склоняет к определенной умеренности, чем меньше кажется достижимым глобальный контроль медиа: когда Эразм Роттердамский в 1523 году объясняет Папе, что он хотел бы, чтобы «если это возможно, […] было ограничено даже и разрешение на памфлеты», он уже неявно сомневается в реалистичности своего предложения[522].

Но если Эразм Роттердамский остается сторонником умеренности, окаменение оппозиции вокруг религиозной проблемы, приведет к тому, что с 1520-х цензура будет все больше пониматься как совокупность репрессивных инструментов, которые будут систематически организовываться и применяться на практике. Распространение печатных материалов заставляет Сорбонну первой опубликовать «Указатель» (Index) книг, запрещенных ею (1542), и этому образцу последуют затем в Лувене (1546), Португалии (1547), Венеции (1549) и Испании (1551). Первый римский «Указатель» выпущен Павлом IV в 1558 году, в него включено около тысячи запрещенных наименований вместе со списком имен 61 печатника, вся продукция которых запрещена, но решающий этап знаменует собой именно «Указатель Тридентского собора». В 1571 году новая Конгрегация Индекса берет на себя задачу расширить список. К концу XVI века он будет включать 2400 запрещенных книг.

Чрезвычайно быстрое распространение лютеранства и сопровождающие его «скандалы», подталкивают в то же самое время к развитию собственно политической цензуры, организацию которой берет на себя власть. Во Франции работы Лютера в 1520-х годах можно найти в большом количестве в Париже и во многих провинциальных городах (в Мо, Бордо, Гренобле, Лионе, Авиньоне и т. д.). Королевское постановление от 18 марта 1521 года, подтвержденное приостановкой действия Парламента в июне, запрещает распространение книг, связанных с теологическими проблемами, которые не были предварительно одобрены факультетом Теологии Парижа. Почти тотчас (4 апреля) этот факультет осуждает Лютера в 104 положениях, которые одобрены Парламентом, и можно отметить, что это решение получило публичную огласку, по традиционной модели – под звуки труб:

По постановлению 1521 года, субботы третьего августа, было под звуки труб на перекрестках Парижа, со двора Парламента разглашено, что все книготорговцы, печатники и другие люди, у которых есть какие-нибудь книги Лютера, должны принести их в течение восьми дней на этот двор, под угрозой штрафа в сто ливров и тюремного заключения…[523]

С тех пор система контроля постоянно развивается: