Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914—1920 гг. В 2-х кн.— Кн. 2. - Георгий Николаевич Михайловский

Мне было ясно, что Петряев был глубоко оскорблён тем невниманием, которое было ему выказано деникинским правительством. Он поговаривал об отъезде и вообще об уходе в «частную жизнь». Тогда и было изобретено его болгарское назначение, причём это назначение оказалось действительно очень удачно, так как Петряев был лучшим знатоком Балкан и в иностранных дипломатических кругах считался авторитетом в балканской политике.

Мне Петряев говорил, что жалеет меня, так как, по всей вероятности, деникинцы назначат такого главу нашей делегации, при котором мне не придётся заниматься настоящей дипломатической работой. Если бы это обращение Петряева из оптимиста в пессимиста не произошло столь молниеносно, то я отнёсся бы к нему иначе. Но я не мог без улыбки вспомнить выражения «дефетисты» в адрес русских политиков в Париже, которым он так метко их заклеймил. Сам же он теперь по чисто личному поводу оказался дефетистом.

Виноград оказался зелёным. Но при всей иронии, которую невольно вызывал внезапный пессимизм Петряева, я тоже искренне огорчился, узнав о провале его кандидатуры. Ехать с Петряевым означало для меня действительно работать, без кавычек, на пользу антибольшевистского дела, тогда как теперь открывались все возможности, кроме деловых, поскольку я не видел на горизонте ни одного лица, пригодного в дипломатическом отношении в той мере, в какой был пригоден Петряев.

Следующими кандидатами были барон Б.Э. Нольде, П.Н. Милюков, П.Б. Струве, графиня В.Н. Бобринская, графиня С.В. Панина, генерал Потоцкий. Из самого сопоставления этих имён видна растерянность деникинского правительства. Как я понял позже, все эти кандидаты имели общую черту — невозможность их проведения через Особое совещание. Неприемлемость этих персон для деникинских кругов была причиной их выдвижения со стороны Энгельгардта, лично заинтересованного в их провале.

Начну с Нольде, который не имел никакого отношения к южнорусскому добровольческому движению. Его кандидатура была выдвинута официальным главой ОСВАГа К.Н. Соколовым, только что приехавшим из Парижа. Нольде по телеграфу отклонил это предложение, которое было сделано ему в столь лаконичной форме и с такими условиями, что он ничего не понял и не захотел подчиниться основному условию (приезд для ознакомления с Добровольческой армией в Таганрог). К.Н. Соколов очень об этом жалел, но в то же время именно он, только что вернувшийся из Парижа, должен был бы знать, что Нольде на юг России не поедет. Позже, повидав Нольде в Париже, я узнал, что он тогда только что занялся частной юридической практикой с большими перспективами, и вдруг ехать куда-то в Таганрог на поклон к Деникину, а оттуда с неизвестными целями в Вашингтон да ещё на явную ссору с Бахметьевым, которого Нольде недолюбливал, но с которым считался!

П.Н. Милюков в деникинских военных кругах не пользовался никакой популярностью, наоборот, неожиданная эскапада с германофильской ориентацией и бесславное сидение в министрах при Временном правительстве делали его в широких офицерских кругах одиозной фигурой. Милюков во главе делегации главного командования Деникина — это была бы сенсация первостепенного политического значения. При независимом и властном характере Милюкова трудно было также ожидать от него послушания Генеральному штабу Деникина. Кандидатура эта сразу же провалилась, а единственный аргумент, который был за неё, — это мировая известность Милюкова. Но в деникинских кругах решили, что это и есть самая опасная сторона кандидата.

П.Б. Струве выдвигался с добродушием, не лишённым некоторого коварства. Закулисный сговор Струве с Врангелем о правой ориентации будущего правительства Добровольческой армии был известен. Считалось, что Струве — крупная фигура и может быть очень полезен для белого дела как глава американской делегации, но в то же время было бы полезно удалить его с юга России. Сам Струве колебался, принять это назначение или нет, но, по-видимому, под влиянием своих политических друзей, главным образом А.В. Кривошеина, отказался. Во всяком случае, его кандидатура была настолько серьёзна, что когда предложили П.П. Гронскому быть главой американской делегации, первый визит его был к Струве, дабы выяснить, насколько окончательным был его отказ от последнего назначения.

Кандидатура графини В.Н. Бобринской выдвигалась главным образом вследствие её безукоризненного знания английского языка и широкой общественной деятельности. Из-за той же причастности к общественной деятельности предлагалась и графиня С.В. Панина, которая была товарищем министра социального обеспечения во Временном правительстве, но недостаточное знание английского языка было её минусом. Деникинские генералы нашли, однако, неудобным посылать от главного командования дам, хотя бы и с репутацией общественных благотворительниц. Помощь САСШ Добровольческой армии — не дело дамской благотворительности, говорили в военных кругах.

Что касается кандидатуры генерала Потоцкого, то здесь мне пришлось самому убедиться в двуличии и предательской роли Энгельгардта в отношении нашей делегации. Не зная лично Потоцкого, мне, конечно, трудно было судить о его пригодности в качестве главы делегации, но Энгельгардт отозвался о нём самым лестным образом, оттенив его «дипломатичность». В то же время он просил меня сделать ему «личное одолжение» и самому переговорить с генералом Романовским о Потоцком. Он обратился ко мне с этой просьбой за час до моего отъезда в Таганрог, в нашу дипломатическую канцелярию, причём Энгельгардт просил меня до посещения канцелярии побывать у Романовского, так как тот собирался куда-то уезжать. В этом предложении не было ничего подозрительного, вопрос о назначении главы делегации затягивался, и, естественно, фактический начальник ОСВАГа, под флагом которого пока что находилась наша делегация, должен был как-нибудь сдвинуть вопрос с мёртвой точки. Энгельгардт просил меня также откровенно поговорить с Романовским о необходимости поторопиться с назначением главы делегации, так как в принципе дело всегда признавалось срочным.

В поезде я очутился вместе с Нератовым, и когда сказал ему, что собираюсь к Романовскому по вопросу о назначении Потоцкого, Нератов широко открыл глаза: оказывается, накануне в присутствии Энгельгардта кандидатура Потоцкого была самым решительным образом отклонена именно Романовским, находившимся с ним в неприязненных отношениях. На Нератова произвёл самое отвратительное впечатление шахматный ход Энгельгардта, который, как стало ясно, выдвигал себя через голову Потоцкого. В то же время это был чрезвычайно некрасивый подвох в отношении меня, так как, не будучи лично знаком с Романовским, я мог оказаться в его глазах самым низкопробным интриганом.

Сам Нератов только с этого времени понял двойную игру Энгельгардта, выдвигавшего одну за другой неприемлемые по тем или иным причинам кандидатуры, дабы методом исключения заставить Деникина назначить самого себя. Я поблагодарил Нератова за его разъяснение, и так как мы оба убедились в двуличии Энгельгардта, то я предложил Нератову следующий выход из положения с делегацией, весь смысл которой заключался в немедленной её посылке: я предполагал уехать недели на две в Крым, чтобы