Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914—1920 гг. В 2-х кн.— Кн. 2. - Георгий Николаевич Михайловский

своим отъездом вызвать кризис делегации. Нератов же, со своей стороны, обещал позаботиться о вызове меня и о быстром назначении главы делегации, причём я верил, что Нератов сумеет найти подходящую кандидатуру и убедить Деникина принять её.

Признаюсь, это была отчаянная уловка, которая могла кончиться исключением меня из делегации, но я был возмущён поведением Энгельгардта по отношению ко мне и его в буквальном смысле слова саботажем дела всей делегации. Но, само собой разумеется, придуманный мною выход требовал осторожности. Энгельгардт не должен был подозревать истинных причин моего «отпуска», который на самом деле становился, с его точки зрения, заранее заготовленным алиби. Я исполнил буквально поручение Энгельгардта касательно Потоцкого: пришёл в Генеральный штаб в Таганроге и там попросил вызвать Романовского. На моё счастье, того не оказалось — он уже успел уехать. Если бы я застал Романовского, то воспользовался разрешением Нератова и рассказал ему всё, тогда двуличие Энгельгардта вскрылось бы тотчас же.

По приезде в Ростов я поспешил на другой же день к Энгельгардту и сказал, что был у Романовского, но не застал его, и тут же попросил отпуск максимум на неделю для поездки к матери в Крым перед отправлением в САСШ. Энгельгардт, ничего не подозревая, согласился, заявив, что, по-видимому, дело с делегацией затягивается. На всякий случай он взял мой адрес в Севастополе, и я уехал, чтобы вернуться назад не через неделю, а больше чем через три. Вполне вероятно, что американская делегация вовсе не поехала бы без моего «отпуска».

Личный посол Клемансо к Деникину

Я проехал не только в Крым, но и в Екатеринослав, где мне нужно было завершить отношения с Екатеринославским университетом и где я встретился с одной ассистенткой (Стефановской), которая привезла из Петроградского университета причитавшееся мне жалованье, а также письма родных. Таковы были фантастические обстоятельства эпохи гражданской войны, что я мог числиться преподавателем Петроградского университета и быть одновременно членом делегации главного командования Деникина в САСШ, причём выходило, что я получал жалованье и здесь и там. Когда тремя месяцами раньше Стефановская отправилась из Екатеринослава в Петроград, я дал ей на всякий случай доверенность и письмо к моим коллегам-профессорам в университет. Она всё исполнила и через все границы привезла мне советские деньги, которые я тут же обменял на донские и послал моей матери. Этим неожиданным эпизодом и кончились мои отношения с Петроградским университетом, с которым впоследствии мне уже не удалось восстановить связи, так как события отрезали меня от советской России.

Такие случаи курсирования между Добровольческой армией, Москвой и Петроградом были не единичны, но, безусловно, рискованны. Другой случай был с сыном А.В. Кривошеина Олегом, который проехал из Москвы в Ростов с мужиками, направлявшимися на телегах за солью, причём Олег Кривошеин уверял, что на всём пути не встретил ни одного солдата, ни белого, ни красного! Мне, однако, деньги, присланные из Петроградского университета, казались подарком с неба.

Только через три недели после моего отъезда я получил в Севастополе телеграмму от Энгельгардта с требованием немедленного приезда в связи с близким отбытием делегации в САСШ. Я сейчас же выехал из Севастополя в Новороссийск вместе с Е.Н. Чириковым и его семейством, И.Я. Билибиным и моим старшим братом.

На нашем пароходе совершенно неожиданно оказались Г.А. Алексинский, бывший член Государственной думы, социал-демократ, и князь Лорис-Меликов, военный врач, французский гражданин, личный друг Клемансо, направленный последним для выяснения всех недоразумений, накопившихся за последнее время между французским правительством и южнорусским правительством Деникина. Чириковы, давнишние друзья Алексинского, познакомили меня с ним, а Алексинский представил нас всех Лорис-Меликову. Когда этот неофициальный чрезвычайный посол к Деникину узнал, что я имею прямое отношение к дипломатической канцелярии и являюсь членом делегации от главного командования в САСШ, а по своей предшествующей службе в Министерстве иностранных дел близко знаю нашу международную политику, то обрадовался и не отходил от меня до нашего приезда в Новороссийск, а затем в Ростов-на-Дону.

В ходе беседы со мной, вполне откровенной, он сказал, что его миссия — наладить дружеские отношения Клемансо с Деникиным. Клемансо, желая лично знать истинное положение дел, послал именно его, племянника бывшего министра Александра II, потому что в качестве частного лица ему легче будет вникнуть в обстановку и передать Клемансо то, что, может быть, Деникин не решился бы высказать официальному посланнику Франции. В самом деле, русско-французские отношения после скандального ухода из Одессы войск Франше д’Эспере были сильно омрачены. На юге России открыто говорили о разрыве с Францией, и упомянутое мной опубликование Генеральным штабом Деникина секретной русско-французской переписки по поводу очищения французами Одессы не способствовало процветанию наших отношений с прежней союзницей.

По-видимому, в связи с неожиданно быстрыми успехами Добровольческой армии на фронте это обеспокоило Париж. Характерно было и то, что неофициального посла Клемансо сопровождал Алексинский, который тоже был в самых лучших отношениях с французским правительством, но он держал себя как представитель левых течений, готовых, однако, на известных условиях работать с Добровольческой армией и Деникиным. Позже для той же цели приезжал и В.Л. Бурцев, с которым мне довелось ехать в Париж из Новороссийска в начале февраля 1920 г. Алексинский имел, так сказать, миссию внутриполитического характера, Лорис-Меликов — чисто дипломатическую, но оба всё время были вместе.

Если со мной Лорис-Меликов мог говорить откровенно, зная, что его слова будут по долгу службы выслушаны со вниманием, на которое он имел право рассчитывать благодаря своему положению, неофициальному, но от этого политически не менее важному, то со стороны русской публики на пароходе бедному Лорис-Меликову был оказан чрезвычайно холодный приём, если не сказать больше. Виновником этого был И.Я. Билибин, который по своему положению вольного жреца искусств, достаточно видного, чтобы не бояться каких-нибудь последствий (и, кстати сказать, вызванного совместно с Е.Н. Чириковым в Ростов на службу в деникинский ОСВАГ), после дружеской вначале выпивки чистосердечно высказал посланнику Клемансо, что он глубоко презирает всех союзников, не помогающих России в её борьбе с большевиками, а в особенности французов, оскандалившихся в Одессе.

Лорис-Меликов пробовал защищать французов, указывая на внутреннее положение Франции и приводя другие подобные аргументы. Довольно неосторожно он заявил, что он личный друг Клемансо. Тогда Билибин выложил в самой резкой форме всё, что думал средний обыватель о французах в этот неудачный для них момент. Лорис-Меликов был совершенно ошарашен этим потоком откровенностей, закончившихся тем, что Билибин отказался пожать руку русскому человеку, считающему себя другом Клемансо. Надо сказать, что окружающая публика была вся на стороне Билибина, а не Лорис-Меликова,