Дельфийский Оракул - Уильям Брод

Заезд 119-х Кентуккских дерби собрал девятнадцать лошадей. В стартовом списке Морской герой получил шестое место, неподалеку от ограды. Эта позиция считалась довольно удачной. Скачка началась с обычного в таких случаях общего рывка в попытке занять лучшее положение на дорожке. Морского героя было очень трудно разглядеть, он затерялся где-то в середине кучи. Предполагаемые лидеры вели скачку, толпа зрителей восторженно орала.

Так тебе и надо, не нужно быть таким идиотом, подумалось Хейлу. Он с огорчением незаметно посмотрел в сторону своих друзей, многие из которых тоже сделали ставку на Морского героя. Лица у них были далеко не счастливыми.

Между тем кони приблизились к последнему повороту, лидеры сблизились и в давке за ведущую позицию на финишной прямой открыли окно у самой ограды, там, где дерби редко выигрываются, но, как правило, регулярно проигрываются. Толпа на трибунах громко вздохнула и мгновенно умолкла, когда в освободившееся пространство стремительно рванул Морской герой. На финишной прямой он легко оторвался от громко стучавшего копытами табуна и на финише выиграл целых два корпуса у своего ближайшего соперника Героя прерий.

Хейла с друзьями охватила неистовая радость. Произошло невероятное. Хейл привез домой 560 долларов. Человек по натуре практичный, он использовал свалившиеся с неба деньги на асфальтирование подъезда к дому и на маленькую пристройку к гаражу прадедушки. Теперь у него было место, где могли парковать свои машины гости. Он назвал его парковкой Морского героя и выставил небольшой уличный знак в память о поразительном выигрыше, который должен был напоминать ему об этом необычном событии. Через десять лет, весенним днем, сидя на крыльце своего дома после очередного дерби, глядя на парковку и вспоминая тот незабываемый случай, он пребывал в философском настроении. Имя Морского героя прозвучало у него в голове по самой очевидной причине, и то, что лошадь выиграла скачки, было простым совпадением.

Но он не прочь был поверить в искренность тех, кто служил Аполлону в Дельфах и кто рассказывал об окружавших Оракула мистических явлениях. Он верил, что такие явления и видения вполне могли происходить, и не имеет значения, сидишь ли ты в совершенно нормальном состоянии за чтением газеты или в преображенном состоянии, вдыхая сильный газ из каменной щели.

Джелль де Бур объяснял многое впечатлениями своего детства на Яве. Отношение голландцев к жизни традиционно выковывалось железным молотом кальвинизма, начисто выбивавшим всякий намек на метафизические вольности, не говоря уже об оккультизме. Но индонезийцы жили в океане суеверий, поклонения духам и животным, что поддерживалось учениями индуизма, буддизма и ислама, каждое из которых отличалось сильными мистическими традициями. В детстве де Бур впитал многое из этой атмосферы, был свидетелем того, что в его семье считали действием индонезийского проклятия, когда один из друзей его отца неожиданно заболел и умер.

У себя дома в Коннектикуте де Бур не спеша рассказывал о невидимой руке, которая вела его в дни и месяцы после побега из японского лагеря для интернированных, и при этом у него рождалась абсолютно ненаучная мысль о провидении. Он говорил, что жизнь — нечто гораздо более широкое, чем это признается ученым истеблишментом, что реальность гораздо больше, чем об этом прописано в учебниках, больше, чем этилен, которым дышала Пифия.

Нельзя сказать, чтобы он потерял веру в науку. Де Бур, скептически смотревший на философские притязания редукционного натурализма, посвятил свою жизнь разработке в той или иной форме редукции, изыскивая простые объяснения сложным проблемам природы. Он занимался этим, пытаясь объяснить, каким образом перемещающиеся платформы сформировали Европу, как образовался Коринфский залив и как летучий газ опьянял Оракула. Ему нравился научный процесс, но в то же время он понимал, что тот не охватывает очень многое. В отличие от Уилсона, он не увлекался метафизическими допущениями относительно возможностей редукции, он со всей серьезностью подошел к вопросу о том, что может лежать за границами редукции.

Он вспоминал, что во время учебы в колледже в Голландии случилось так, что к нему в Утрехт примчалась мать. Ей показалось, что он попал в беду. И что же? Она нашла его в тюрьме. Его арестовали, когда он пытался обойти стороной толпу, громившую голландскую коммунистическую газету. О том, где он находился, не знала ни одна живая душа, но его мать, пережившая годы тюрьмы, каким-то образом узнала, где он.

Что же касается Оракулов, то скорее всего особым психическим даром обладал не единственный человек. Де Бур говорил, что прорицательский талант храмовых властей (в том числе Оракулов), по-видимому, происходил от бездны информации, стекавшейся в Дельфы с полчищами паломников со всего мира, приходивших к прятавшемуся в скалах святилищу Аполлона и наверняка делившихся новостями о делах своих городов, хозяйств и жизни. Де Бур также придерживался мнения, что некоторые из жриц явно отличались и уникальным даром, чтобы временами менять равновесие чаши весов человеческой истории.

Приближалось время уходить на пенсию, и де Бур с удовольствием пользовался возможностью покритиковать взгляды ученого мира за недостаток внимания к психике как проблеме, достойной исследования. Он называл такую позицию высокомерной. Долгое господство подобного подчеркнуто пренебрежительного тона замедляло исследования в этой сфере, создавало атмосферу, в которой многие люди, особенно ученые, стыдились поднимать вопрос о возможность экстрасенсорного восприятия, даже когда их собственный опыт требовал задуматься об этом. Лично он не видел смысла в дискредитации этой идеи. Что касается Оракула, говорил де Бур, их команда только едва коснулась проблемы. Полученные ими данные стали первым шагом. Как Майерс и другие основатели Общества психологических исследований, он считал, что будущие столетия могут принести открытие новых областей науки, которые объяснят, как же на самом деле Оракулу удавалось многое из того, что описывали древние.

ЭПИЛОГ

Прошло более трех тысячелетий с тех пор, как Пифия начала вещать от имени богов. Долгое время ее слава гремела по всей Греции, с ней говорил Аполлон, ей открывались тайны небожителей. Но вот сияние греческой цивилизации поблекло, авторитет Оракула упал.

Можно сказать, что в каком-то смысле четверо ученых вернули ей жизнь. Забыт образ простушки, дурочки, шарлатанки. Ей возвратили респектабельность умной женщины, она вернулась к нам, по крайней мере, как серьезная историческая фигура. Точно так же, как новое содержание получили прежние сообщения, по-новому воспринимается сейчас окружавший Пифию ореол загадочности и одухотворенности, возможно, даже добавилось что-то от представлений, что для нее не существовало ни времени, ни пространства и что она обладала способностью проникать в тайны человеческого ума. Будто