Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914—1920 гг. В 2-х кн.— Кн. 2. - Георгий Николаевич Михайловский

все титулы были выставлены с прилагательным «бывший»: «бывший граф», «бывший князь», «бывший барон» и даже «бывший фон», что по-русски звучало глупо. Моей фамилии, как и ряда других чиновников, в списке почему-то не оказалось. Зато барон Б.Э. Нольде, сам ушедший вместе с П.Н. Милюковым и П.Б. Струве в мае 1917 г., был ещё раз торжественно уволен советским правительством. Автором приказа был, по всей вероятности, Петров-Клинский; формально приказ был написан прескверно и небрежно, как всё, что исходило тогда из Комиссариата иностранных дел.

Рассказав о прямом переходе на сторону большевиков Доливо-Добровольского, Петрова-Клинского и Вознесенского и об инциденте с «четырьмя», а также о случае с Обнорским, я должен отметить, что внутри комитета ОСМИДа, а также среди наших чиновников велась несомненная ловко замаскированная пробольшевистская агитация. Три лица из состава служащих явно поддерживали её — это В.И. Некрасов, оплывший жиром начальник Среднеазиатского отдела, большой «демократ», о котором я писал во II части моих записок, фон Беренс из дальневосточных консулов и М.М. Гирс, помощник Некрасова, о котором я упоминал как о члене республиканско-демократической партии. Все трое состояли на консульской службе на Востоке, были между собой дружны и афишировали демократические убеждения.

В этой компании несколько странную роль играл фон Беренс, когда-то давным-давно пострадавший в министерстве за свою близость к охранному отделению. В 1905–1906 гг. он вдруг написал крайне монархически-патриотическую брошюру. Одновременно у него начались денежные неурядицы, и оказалось, что он служит в охранном отделении. Министерство предложило ему выбрать между департаментом полиции и дипломатическим ведомством, он выбрал последнее, но, естественно, в министерстве, которое во времена Извольского и Сазонова было либеральным, карьеры не сделал, тем более что, как выяснилось, он писал доносы на своих сослуживцев. Беренс с Февральской революцией «полевел», а к октябрю 1917 г. был не то народным социалистом, не то ещё левее. В дни Октябрьской революции, не состоя в комитете ОСМИДа, он через Некрасова и Гирса пытался влиять на нашу твёрдую антибольшевистскую позицию, добиваясь её смягчения.

Во-первых, уверял он, большевики — лишь подставные лица монархического (?!) движения, люди еврейского происхождения выдвигаются намеренно, чтобы вызвать антисемитские чувства масс, и надо во что бы то ни стало свалить Керенского, дабы не упрочить республиканско-демократического режима; во-вторых, он заверял нас, что центр тяжести не в социалистических лозунгах большевиков, а в их германофильской ориентации. Надо заключить сепаратный мир, который не мог заключить Штюрмер из-за сопротивления Николая II и которого не желало Временное правительство, и пусть лучше это грязное дело делают всякие проходимцы вроде большевиков, чем приличные русские люди. Что заключить мир надо, равно как и перейти к германофильской ориентации, в этом Беренс был убеждён и убеждал нас. Некрасов и Гирс считали также, что антантофильская политика министров от Сазонова до Терещенко привела Россию к гибели, что мы таскаем каштаны из огня для Англии, она же со свойственным ей коварством отплатит нам за это ударом в спину в восточных делах. При этом оба ссылались на свой среднеазиатский опыт, а Беренс — на дальневосточный.

Как это ни странно, из всех нас А.М. Петряев наиболее прислушивался к этой тайной монархическо-германофильской агитации, смысл которой заключался в том, что как только Германия получит необходимый ей сепаратный мир с Россией, то сейчас же будут восстановлены на троне Романовы, которые поведут, конечно, германофильскую политику, и это будет превосходно с точки зрения нашего общего международного положения и, в частности, восточной политики. Он не то чтобы её поддерживал, а, как говорят французы, pretait 1’oreille[2].

Эти сведения преподносились нам в виде писем Беренса, который «информировал» нас через Некрасова, читавшего его письма вслух. Источник своих сведений Беренс не указывал, как он писал, «по само собой разумеющимся обстоятельствам». Нам, конечно, была ясна цель этой пропаганды; монархическая же приманка не могла не действовать на чиновников министерства, видевших собственными глазами слабость Керенского и всех остальных членов Временного правительства. «Неужели мы будем бастовать ради возвращения Керенского?» — говорил Некрасов, который ещё совсем недавно был самым яростным его защитником.

Сам Петряев указывал, что, как только мир с Германией будет заключён, ни одно русское правительство не сможет возобновить войну, какими бы симпатиями оно ни вдохновлялось в пользу союзников. По поводу германофильской ориентации он говорил, что вопрос очень сложен и будет зависеть от исхода войны. О большевиках Петряев думал, что они выдвинуты дезертирской волной и будут смыты после заключения мира с Германией, а по теории вероятности после революционного правительства придёт реакционное. Но, высказываясь так, Петряев предлагал продолжать забастовку, занимая выжидательную позицию. Дней через десять после возвращения в Петроград Нератова Петряев уехал от нас окончательно на Украину, к себе на хутор в Полтавской губернии. Встретился я с ним уже значительно позже в Ростове-на-Дону в деникинские времена.

Успеха беренсовско-некрасовская агитация не имела, но характерно, что мнение, будто большевики лишь подставные лица, работающие на пользу монархии, весьма широко распространилось среди наших чиновников, хотя они должны были бы лучше разбираться в положении вещей. Разочарование в Февральской революции снова отодвигало петроградское общество на монархические позиции, казалось, навсегда скомпрометированные распутинской эпохой. Позже, когда в связи с острыми разногласиями в Брест-Литовске между немцами и большевиками над Петроградом нависла угроза немецкой оккупации, по рукам ходили списки нового монархического правительства, заготовленные будто бы германскими властями.

Пассивное сопротивление интеллигенции

Большинство нашего комитета ОСМИДа и мы трое, представители ведомства в ЦК Союза союзов служащих всех ведомств Петрограда, — князь Л.В. Урусов, В.К. Коростовец и я, равно как и весь ЦК, стояли на платформе легальности, т.е. верности Временному правительству и идее Учредительного собрания. Независимо от наших личных взглядов, мы понимали, что во время борьбы с большевиками нет места партийным раздорам. Опасность была налицо, а чувство возмущения большевистской узурпацией настолько сильно, что в ЦК работали рядом люди от прежних октябристов до меньшевиков и эсеров. У всех была одна мысль — борьба с большевиками, и, как я писал в конце II части моих записок, наш ЦК ввиду фактического отсутствия Временного правительства сам оказался Временным правительством № 2.

В самом деле, как в нашем министерстве, так и в других ведомствах массы петроградского чиновничества единодушно пошли за ЦК, и забастовка протекала блестяще. Заседания ЦК Союза союзов всех правительственных служащих в Петрограде (который я для краткости буду называть Союзом союзов) представляли из себя многолюдные собрания, происходившие в разных местах, чаще всего либо в Министерстве внутренних дел, либо в Министерстве финансов. Председателем ЦК Союза союзов был Кудрявцев из