Василий Макарович - Михаил Вячеславович Гундарин

Спиридон Расторгуев, простой деревенский парень, работающий шофёром, полагает, что все неурядицы в его жизни объясняются происхождением. Он – незаконнорожденный. «Я – сураз», – именует он сам себя с некоторой даже издевательской гордостью. Смотрим словарь Даля: «Сураз», с пометой «сиб.» – «небрачно рождённый», а также: «бедовый случай, удар, огорчение. Выражение “сураз за суразом” – “несчастье”».

Рос дерзким, не слушался старших, хулиганил, дрался… Мать вконец измучилась с ним. <…> Ждала, может, какая-нибудь самостоятельная вдова или разведёнка прибьётся к ихнему дому.[310]

Напрасно ждала. Спирьку вполне устраивает его modus vivendi – «матерщинничать да к одиноким бабам по ночам шастать». Он – уголовник. Отсидел. Но:

Глаза ясные, умные… Женственные губы ало цветут на смуглом лице. Сросшиеся брови, как два вороньих крыла, размахнулись в капризном изгибе. Чёрт его знает!.. Природа, кажется, иногда шутит.[311]

И тут же Василий Макарович преподносит нам страшную, шокирующую историю гибели Спирьки. Он, неотразимый местный Дон Жуан, пытается внаглую, почти демонстративно соблазнить приехавшую миловидную «молодую специалистку», учительницу, но неожиданно получает сокрушительной отпор от её мужа, тренированного учителя физкультуры. Тот публично и зверски избивает его, именуя «котом пакостливым», что особенно с точки зрения Спирьки позорно.

Спирька собирается застрелить его из ружья за унижение, но тут возникает закавыка – сураз Спирька не «злой человек», он, как выясняется, «неожиданно добрый». Не случайно он время от времени, невзирая на свою репутацию, помогает упомянутым «одиноким бабам».

Его вдруг поразило, и он даже отказался так понимать себя: не было настоящей, всепожирающей злобы на учителя <…> он понял, что не находит в себе зла к учителю. Если бы он догадался подумать и про всю свою жизнь, он тоже понял бы, что вообще никогда никому не желал зла.

<…> [Спирька] ясно вдруг понял: если он сейчас выстрелит, то выстрел этот потом ни замолить, ни залить вином нельзя будет.[312]

И в результате он стреляется сам.

В душе наступил покой, но какой-то мёртвый покой, такой покой, когда заблудившийся человек до конца понимает, что он заблудился, и садится на пенёк. Не кричит больше, не ищет тропинку, садится и сидит – и всё.[313]

Такая вот история.

Я считаю «Сураз» вершиной творчества Василия Шукшина. Рассказ, который имел несколько промежуточных и, на мой взгляд, плохих названий («Непутёвый», «Жарки», «Скандалевич»), первоначально был отвергнут многими редакциями – и окончательный, ныне канонический его вариант появился только в сборнике «Характеры» (лучшем на мой взгляд, прижизненном сборнике Шукшина). Об этом рассказе потом много писали критики и литературоведы; поминали в связи с ним эмигранта Ивана Бунина, классика русского постмодерна Андрея Битова, структуралиста Ролана Барта, сказку «Мальчик-звезда» Оскара Уайльда, «венского шамана» Зигмунда Фрейда, Достоевского и даже «Выстрел» Пушкина…

Всё это закономерно. Потому что в этом рассказе есть всё необходимое, чтобы он навсегда остался в великой русской литературе, а тем самым – и в литературе мировой.

Глава семнадцатая

Разин и другие

М.Г.: В самом конце шестидесятых Шукшин сделал очередной «подход» к разинской теме, волновавшей его все последние годы, как не поднятый вес – тяжелоатлета-штангиста. Подход снова был неудачным – так его ощущал сам Василий Макарович. Но если посмотреть со стороны – то вес был если не взят, то приподнят. Роман «Я пришёл дать вам волю» всё же был опубликован, пусть с приключениями. Фильм, правда, запущен не был – но ведь и не был наглухо закрыт! Однако в последние годы такие полумеры Шукшина не устраивали. Он как будто чувствовал, что ждать ему уже некогда, нужно торопиться…

Е.П.: Таких приключений, какие пришлось пережить Василию Макаровичу с публикацией его романа, и врагу не пожелаешь. Сценарий у него был готов и даже опубликован, и получил одобрение специалистов. К 1969 году был готов и роман.

В «Новом мире», куда Шукшин отдал рукопись, к ней отнеслись, мягко говоря, без восторга. Тянули. Не давали ответа. Потом всё-таки отвергли, как в своё время и «Любавиных». Очевидно, в журнале видели в Шукшине прежде всего новеллиста. И это при том, что крупная проза «Нового мира» на рубеже семидесятых отчётливо уступала шукшинским романам!

Да и с «Сибирскими огнями», куда он по следам «Любавиных» отдал «Я пришёл дать вам волю», всё прошло не слишком гладко. Если, возможно, в «Новом мире» опасались, как бы чего лишнего бдительные цензоры и ангажированная общественность не вычитали в романе Шукшина, то в провинции опасаться нужно было куда сильнее. За идеологические нарушения (например, чтение запрещённой литературы) в Москве того времени выговор объявляли, в регионах же и с работы уволить могли, а то и дело по «антисоветчине» завести… Сами представители редколлегии «СибОгней» признавали:

К роману предъявлялись различные требования… <…> Дописать некоторые сцены романа, чересчур насыщенные диалогами, да подсократить «жестокости»… <…> «Жестокости» (Шукшин) отстаивал, шёл на самые минимальные сокращения.[314]

Василий Макарович писал об этом куда определённее, чем работники журнала:

…сделано много, только что яйца не отре́зал казачьему атаману. На большее я не согласен.[315]

Одновременно роман мучили в книжном издательстве «Советский писатель». Хотя как – мучили? Проводили через обычную жёсткую процедуру внутреннего рецензирования… Ну, может, чуть пожёстче, чем к другим авторам, относились к Василию Макаровичу братья-писатели, они же внутренние рецензенты (историки были более благосклонны).

В «СибОгнях» роман вышел в первых номерах 1971 года. А в «Советском писателе» так и дотянули до смерти автора, выпустив книгу – только зимой 1974-го!

М.Г.: Причём Шукшин практически до самой смерти вносил правки в текст. Имеются свидетельства Лидии Николаевны Федосеевой, датированные началом 1974 года:

Последняя ночь переписки седьмого раза романа о Разине.

– Кончил сегодня… и как будто ушёл… Хороший мужик он. Жалко даже.[316]

Это автор – о Разине.

И ещё – в более мелодраматичном варианте – схожий эпизод описан В.Коробовым:

Шукшин писал последние страницы… Попросил: «Ты сегодня не ложись, пока я не закончу казнь Стеньки… я чего-то боюсь, как бы со мной чего не случилось…» Лидия Николаевна, уставшая от домашних дел, часам к двум ночи сама не заметила, как заснула. Пробудилась же в половине пятого от громких рыданий: с Василием Макаровичем была нервная истерика, сквозь стенания едва можно было разобрать слова: «Тако-о-гo… му-жи-ка…