Василий Макарович - Михаил Вячеславович Гундарин

сразу вспоминаю того сибирского мужика Федьку, который жил в верховьях Енисея на месте нынешней Саяно-Шушенской ГЭС (я вам о нём уже говорил). Выпив водки, он садился в лодку, на середине бурной в тех местах реки бросал вёсла – и начинал играть на гармошке. Чем не шукшинский персонаж? И таких персонажей до сих пор полным-полно не только в Сибири, но и по всей России.

М.Г.: После «Печек-лавочек» история работы Шукшина на студии им. Горького закончилась – он переходит на «Мосфильм», где царствуют Сизов и Бондарчук, под крыло всесильного тогда, ввиду планетарного успеха «Войны и мира», Сергея Бондарчука (Шукшин как актёр был крайне необходим ему для нового фильма «Они сражались за родину»).

Е.П.: Ну, это случится чуть позже – а пока отметим, что Шукшин продолжал двигаться по символической лестнице советской творческой элиты. Получает он и ещё одну привилегию – путешествия за казённый счёт в капиталистические страны. Режиссёр Глеб Панфилов оставил яркие воспоминания о том, как они с Шукшиным оказались не где-нибудь, а в Париже.

Поводом для визита стала презентация ленты «Странные люди», которую, как мы уже говорили, Шукшин к моменту выхода на экран и пережил, и перерос. Так что особой радости мероприятие ему не доставило. Ну и чувствовал он себя в Париже – «не в своей тарелке». (И опять случился казус, связанный с внешним видом Василия Макаровича…) Панфилов вспоминал:

Какое удивительное сочетание скифской дикой силы с незащищённостью ребёнка. Вот таким он мне и запомнился – властный, пронизывающий взгляд и худое слабое тело. Голова бунтаря – и тонкая щиколотка усталой ноги, которая болталась в неуклюжем ботинке. <…>

Нас повезли в недорогой ресторан, где собирается молодёжь, студенты, весёлый, хипповый, суматошный народ. Такая типичная парижская забегаловка. Нам было там легко и весело. Так легко и весело, что мы сначала не поняли, чего хочет от нас старичок-гардеробщик. Наконец, по запаху догадались – горел Васин плащ. Хозяева тут же предложили Васе взамен дорогую дублёнку, а мы искренне завидовали, горевали, что не наши пальтишки горели. А он – ни за что, что я, нищий, говорит, воротник подверну и буду ходить. Так и проходил весь Париж в плаще с прогоревшим воротником.[330]

«Что я, нищий» – и под этим предлогом отказаться от дорогой дублёнки? Что это – унижение паче гордости? Опасение советского человека оказаться как-то связанным с буржуазными инстанциями? Или природное, инстинктивное недоверие деревенского жителя перед городской халявой?

Я бы не решился на однозначный ответ. Но пример Василий Макарович дал нам хороший: не брать подачек неизвестно от кого. Стоит прислушаться.

М.Г.: И психологически, и материально Шукшин вполне обходился без Запада. Он не декларировал ненависть к нему, даже ездил при случае… Но – не думал о нём, будто бы не замечая его.

В эти годы, с 1969-го по 1974-й, Шукшин развивает какую-то совершенно невообразимую даже для него творческую активность. И результаты – всегда превосходные (а иногда, в рассказах, – прямо гениальные).

А вот драматургию Шукшина гениальной не назовёшь – но очень важны и поучительны мотивы, по которым он стал писать для театра.

Самый главный, быть может, – продолжающаяся попытка «убежать» из кино, которое тяготило его всё больше и больше. И своей «артельностью» (зависимостью от многих людей и обстоятельств), и особым вниманием цензуры-редактуры. Ну и вообще – определённой эстетической исчерпанностью; по крайней мере, для самого практика-Шукшина. В одном из последних интервью он скажет:

Я вот только одно заметил, что зрительское самочувствие в театре и в кинематографе – разные вещи. Вот в чём разница – мне эту мысль Товстоногов подсказал: читая книгу или сидя в кинотеатре, читатель и зритель присутствуют при том, что когда-то случилось и зафиксировано. Более или менее точно, правдиво, талантливо, гениально – как хотите, но – зафиксировано, то есть когда-то было. А сидя в театре, зритель как бы является свидетелем происходящего сейчас. Это великая штука – сейчас.

Вообще, у меня к театру поменялось отношение. Мне казалось, что театр – менее гибкое, более громоздкое, чем кино, какое-то неповоротливое искусство, а оно, оказалось, вышагнуло вперёд и уже копается в вопросах, которые кинематограф пока ещё не одолел.[331]

Е.П.: Много сделать Шукшин в сфере «вышагнувшего вперёд» искусства не успел. Но я уверен, его опыты в этом направлении (прерванные, как и всё остальное, на полуслове) своё время пережили точно.

Прежде всего я говорю о спектакле «Энергичные люди», который когда-то играли весьма активно, в разных городах и театрах, потом перестали – вроде как в связи с «исчерпанностью повестки» и «сменой общественно-политической обстановки в стране». Но, уверен, режиссёры к «Энергичным людям» ещё вернутся!

М.Г.: Повесть «Энергичные люди» была дописана Шукшиным 1 января 1974 года в Москве, в больнице. Впервые опубликована в еженедельнике «Литературная Россия» в июне – и в июне же была поставлена в БДТ!

Е.П.: На первый взгляд это вроде как простая комедийная история о жуликах, из которых потом естественным путём произросли «новые русские». Но что-то есть в ней большее, чем сюжет… Чего не разглядели режиссёры, может, даже и до сих пор. Не случайно Лев Дуров писал:

Шукшин очень труден для постановки в театре. Я не видел ни одного точного, с моей точки зрения, спектакля по его произведениям. Всё – как-то рядом, всё – не до конца. В чём же дело? Мне кажется, что его воспринимают не глубинно, а поверхностно, превращая часто в балаган то, что является болью его, мукой. «Энергичные люди» даже Товстоноговым были поставлены как комедия-фарс.[332]

Шукшин успел увидеть свою вещь (с подзаголовком «сатирическая повесть для театра») на сцене БДТ, на генеральном прогоне. Ну и, как можно судить, только вежливо поулыбался. А это, на минуточку, второй театр страны по значимости в то время! После МХАТа. А некоторые считают, что и первый. Великий Товстоногов!

Но даже в этом прекрасном театре Шукшина – не поняли, или же поняли очень как-то по-своему; в духе того времени.

И критика была – самая разносная. Сводилась она в основном к тому, что вот в кино бы это было «да», а в театре – «нет», не понимает Шукшин театральной специфики. (Кстати сказать, по тому же принципу Шукшину доставалось регулярно – и от литературных, и от кинокритиков: мол, хороший, но не «наш».)

Спектакль этот ныне выложен в интернет. Смотрится несколько старомодно – но довольно смешно.