«DIXI ET ANIMAM LEVAVI». В. А. Игнатьев и его воспоминания. Часть IX. Очерки по истории Зауралья - Василий Алексеевич Игнатьев

обнаруживался секрет успеха в торговле у Антона Лазаревича. Он всех в своём «жизненном пространстве» знал по имени и отчеству. Он знал, сколько в этом году засеял пшеницы Иван Иванович, как уродился хлеб у Фёдора Ивановича. Он знал, сколько в этом году будет рекрутов и сколько для них нужно привезти из Нижнего шарфов, красного сатина на рубахи, плиса на шаровары. Он знал, сколько этой зимой будет свадеб в Тече, Кирдах, Черепановой, Баклановой; сколько будет невест со сторублёвым, сорокарублёвым и т. д. приданым. Он знал, сколько для них потребуется канифасу на сарафаны, сколько шалей и в какую цену. Он знал, кому можно доверить в кредит, а кому нет. Он, наконец, знал повадку каждого покупателя рядиться при покупке: кто соглашался после второй уступки, кто после третей. Он знал, какие расцветки ситца нравятся молодым, какие старым, какие русским, какие татарам. Он знал, что когда будет «Девятая» или «Спас», к нему придёт Савелий Фёдорович и купит пряников столько-то, конфет столько-то, изюму столько-то и т. д. Он знал, сколько людей будет у него покупать махорку. Он знал, к какому сезону и какой нужно готовить товар. И ко всему этому у него была изысканная манера обращения по имени и отчеству. Сказать бы ему тогда, что нужно в его магазине вывесить аншлаг: «продавец будь вежлив с покупателем», так он бы сказал: «да вы за кого меня принимаете?» И вот с таким человеком вздумался тягаться Миша Петров!

Антон Лазаревич в течение некоторого времени был церковным старостой, ктитором храма, и о[тец] протоиерей это обстоятельство максимально использовал для церкви. На Пасху в церкви появилось новое белоснежное облачение для священнослужителей, новый напрестольный крест и кое-что другое. В церкви была сделана новая роспись святых на потолке и стенах.

Антон Лазаревич, повинуясь общечеловеческому закону и закону живых существ, однако, старел. Первое, на что бросилась хворь – это были глаза. Уже давненько он не мог обходиться без очков. Конечно, различать монетки – медные, серебряные и даже золотые – он мог бы ощупью: слава Богу – горы их прошли через его руки, но бумажки, показания на весах, аршинах и др. было затруднено. Но не это ещё было главным, а главным было то, что болезнь глаз связана была с каким-то расстройством функции мозга. Люди говорили: это у него от золота, оно его ослепило и подействовало на ум. Процесс обострялся, и всего можно было ждать. Больше всего перед смертью, которая ясна была и самому Антону Лазаревичу, огорчало его то, что прошло уже несколько лет, а Тоня, сноха, была бесплодной. За Василия Антоновича он был спокоен: он ему передал весь свой опыт и имел уже возможность убедиться, что он учил его не зря.

Последний день настал. Схоронили раба Божия Антония в церковной ограде, рядом с алтарём Введенского придела у стены. За место было уплачено пятьсот рублей.[183] Что говорить поминки были богатые: заказан был сорокоуст, кормили нищих, причту церкви делали подарки – никого не обидели. Скоро на могиле появился мраморный памятник и небольшой текст из Евангелия на тему memento mori. Был Антон Лазаревич и нет Антона Лазаревича. Ещё Державин в оде «На смерть князя Мещерского» сказал об этом: «На то, чтоб умереть родимся» и красочно изобразил переход от жизни к смерти в словах:

«Где стол был яств – там гроб стоит;

Где пиршеств раздавались лики,

Надгробные там воют клики,

И бледна смерть на всех глядит».

Больше всех горевала, конечно, Мария Егоровна. Жили они с Антоном Лазаревичем на редкость дружно: все вопросы жизни разрешали коллективно за чайком. «Сидят это они, – рассказывала их пожизненная кухарка Матрёна на поминках, – раненько, чай пьют и о чём-то толкуют. Антон-то Лазаревич любил блюдечко так держать: положит его на все пять пальцев, держит (sic!) около рта, наперво поддувает, чтобы охладить, а потом выпьет, подаст его Марии Егоровне и скажет: «Егоровна, плесни-ко ещё чайку-те!» И сидят они, прямо сказать, как голубочки». Что можно сказать лучше Матрёны в похвалу дружбы супругов Новиковых – старших. «Умри, Денис: лучше не скажешь».

А как часто видали соседи выезд Антона Лазаревича и Марии Егоровны на прогулку летом, под вечером в поле. Сидят это они рядышком в «ходке», он правит рысаком, поедут по полям посмотреть, как хлебец уродился, какие виды на торговлю. Каждый вспоминал по-своему, а многие, семейный диакон, например, говорил, что Ант[он] Лаз[аревич] не раз выручал его в беде: давал товар в кредит. «Бывало – рассказывал диакон – сам, дай Бог ему царство небесное, заметит, что надо мне кому-либо из ребят корту на шубу, и скажет: «ты что, диакон, опять хмурый ходишь; если что-либо надо – бери; как-нибудь отдашь».

Василий Антонович уже имел опыт в ведении торговли, знал, как надо вести дело, примерно раскидывал в уме, сколько ему потребуется лет, чтобы выйти на гильдию, о чём мечтает всякий купец, и сокрушенно говорил: «Жизнь коротка: не успеешь, как следует размахнуться, как позовут «туда» – показывал он на могилу Антона Лазаревича. Так на нём, как и на других, подтверждалась глубокая правда, выраженная в пословице: «Аппетит приходит с едой».

Антонина Петровна – Тоня – оказалась довольно замкнутым человеком: то ли её угнетала бездетность, что, она знала, свекровь и муж ставили ей в неполноценность; то ли она всё ещё скучала по своей Каменке, но на лице её можно было часто прочитать недовольство своим положением. Иногда она говорила о том, что у ней появляются странные желания. Так, она говорила, что ей хотелось бы жить ограниченнее, чем ей жилось, чтобы деньги, например, тратились с учётом по копейкам, с ограничением, а не так, как они проходили у ней в её положении, как вода сквозь пальцы. «В этом отношении, – она говорила про себя – я завидую учительницам, у которых бюджет составлял месячный заработок в двадцать пять рублей». Была ли она искренней, выражая такое желание, или только прикидывалась, рисовалась такой философией – пока что разгадать было нельзя.

Начиналась первая мировая империалистическая война. Василий Антонович, как единственный сын Антона Лазаревича состоял ратником ополчения второго разряда. В начале войны казалось, что очередь являться на войну до него не дойдёт, но вот брали, брали людей в армию и, наконец, дошло и до его возраста. Его направили в Самару, но там пробыл недолго и возвратился домой, как говорили тогда, «по чистой». По-разному люди толковали по поводу возвращения его домой: кто говорил, что откупился – дал взятку военкому; кто