Любовные и другие приключения Джакомо Казановы, рассказанные им самим - Джакомо Казанова

– Сударь, я никоим образом не стремлюсь к дружбе с людьми, ограбившими меня, и совершенно не собираюсь отдавать вам хоть один грош.

При этих словах они принялись угрожать мне самыми гибельными последствиями.

– Господа, – продолжал я с величайшим хладнокровием, – ваши угрозы не пугают меня, и я могу удовлетворить вас двояким образом. Во-первых, с помощью правосудия, и, полагаю, мне будет нетрудно найти себе адвоката. Во-вторых, собственной персоной – по всем правилам чести, со шпагой в руках.

Как и следовало ожидать, они отвечали, что готовы сделать любезность и отправить меня на тот свет, но лишь после того, как получат долг. Они ушли, изрыгая проклятия и угрожая, что мне еще придется раскаяться.

Я сразу же отправился к Тоскани и с отменной веселостью провел у нее день, что при моем положении могло происходить лишь от повреждения рассудка. Впрочем, вернее было отнести это за счет прелестей дочери, а также потребности моей души найти некоторое успокоение.

Однако же мать, бывшая свидетельницей наглости трех разбойников, первая заговорила со мной о надобности воспрепятствовать их козням и обратиться к помощи правосудия.

– Если позволить им опередить себя, они, несмотря на все ваши права, получат преимущество.

И пока я предавался с ее очаровательной дочерью тысячам нежностей, она послала за адвокатом, который, выслушав дело, заявил, что самый верный путь – без малейшего отлагательства сообщить обо всем герцогу.

– Ведь они привели вас в дурной дом; они дали вам подмешанное вино; они же принудили вас к игре, хотя карты строжайше запрещены. И наконец, в их обществе вы были совершенно обобраны и потеряли не только огромные деньги, но и все свои драгоценности. Это уголовное дело, и в интересах герцога удовлетворить вас, поскольку такая подлость, содеянная офицерами вюртембергской службы, опозорит его в глазах всей Европы.

Я испытывал некоторое отвращение перед подобным демаршем, ибо, несмотря на то что герцог был откровенным развратником, мне совсем не хотелось рассказывать ему про все сии гнусности. Однако же, по зрелом размышлении и учитывая тяжесть дела, я решился явиться к нему на следующий день.

По дороге во дворец в двадцати шагах от ворот встретились мне те трое и с грубостью стали требовать уплаты, угрожая в противном случае великими неприятностями.

Я хотел продолжить свой путь, ничего им не отвечая, как вдруг меня схватили за левую руку. Непроизвольным движением я потянулся к шпаге и, придя в сильнейший гнев, обнажил оную. Тут подбежал офицер стражи, и я пожаловался ему, что эти господа напали на меня и хотят помешать войти к герцогу. Был спрошен часовой, который вместе со множеством окруживших нас людей подтвердил, что я вынул шпагу лишь для защиты.

Меня беспрепятственно пропустили до последней передней, где я обратился к камергеру с просьбой об аудиенции и получил ответ, что буду принят. Но через минуту явился тот самый наглец, который схватил меня за руку, и стал разговаривать с камергером по-немецки, конечно же отнюдь не в мою пользу. Да и не было ничего невероятного, если сам камергер принадлежал к их шайке. Прошел час, я все еще не мог попасть к герцогу. Наконец тот самый камергер, который обещал аудиенцию, сказал, что государю обо всем доложено, я могу идти к себе и со мной поступят по справедливости.

Я понял, что ничего не добьюсь, и на обратном пути обдумывал возможные способы избавления, как вдруг встретил Бинетти, и она, пригласив меня отобедать, тут же уверила, что австрийский посланник примет во мне участие.

В скором времени сей дипломат приехал собственной персоной и, выслушав мой подробный рассказ, выразил мнение, что, вероятнее всего, герцог ничего не знает.

– Напишите краткое объяснение, я передам его. Не сомневаюсь, все разрешится в вашу пользу.

Я сел за бюро и в немногих словах изложил свою правдивую историю, передал ее в незапечатанном виде посланнику, который обещал, что в течение часа она будет у герцога.

За обедом моя соотечественница говорила с полной уверенностью, что ее любовник примет меня под свое покровительство, и день у нас прошел в непринужденном веселье. Однако же к вечеру явился мой испанец предупредить, что если я возвращусь в трактир, то буду арестован.

– В вашу комнату пришел офицер, но, не застав вас, остался ждать внизу. С ним двое солдат.

– Вам нельзя возвращаться, – сказала Бинетти, – вы останетесь ночевать у нас и будете в полной безопасности. Пошлите за всем необходимым.

Я сделал нужные распоряжения, и мой испанец отправился принести вещи.

В полночь вернулся посланник. Мы еще не ложились, и он не выразил неудовольствия, что его красавица доставила мне убежище. Он заверил меня, что конверт с прошением передан герцогу, однако за все три дня, проведенные в этом доме, я больше ничего о нем так и не слышал.

На четвертый день посланник получил от государственного министра письмо с просьбой отказать мне от дома, поскольку меня ожидает судебный процесс с офицерами его высочества. Посланник показал мне письмо, в коем я прочел обещание соблюсти строжайшую законность. Пришлось возвращаться в трактир. Правда, Бинетти страшно рассердилась и даже наговорила грубостей посланнику, который лишь посмеялся и сказал, что не может оставить меня против воли герцога. В этом он, конечно, был совершенно прав.

Итак, я вернулся к себе в трактир. Отобедав, я как раз собирался к своему адвокату, когда явился судебный пристав и принес бумагу, в коей, насколько перевел мне хозяин, содержалось распоряжение явиться к какому-то нотариусу и сделать ему показания. Я пошел туда в сопровождении пристава и целых два часа провел с этим человеком, который записывал на немецком языке все, что я говорил ему по-латыни. Закончив, он предложил мне подписать. Я возразил, что не могу подтверждать документ, недоступный моему пониманию. Он настаивал, но я оставался непреклонен. Тогда он рассердился и сказал, что нельзя сомневаться в честности нотариуса. На это я с совершенным спокойствием отвечал ему о необходимой осторожности, после чего покинул его и отправился к своему адвокату, который одобрил мое поведение и обещал явиться ко мне на следующий день за доверенностью.

Утешенный сим возбуждавшим во мне симпатию человеком, я вернулся к себе, отужинал и провел ночь в совершенном спокойствии. Однако, когда я пробудился, испанец мой доложил об офицере, и тот сразу же вошел. На прекрасном французском языке он объяснил, что я не должен удивляться, обнаружив себя пленником в своей комнате, поскольку, согласно обычаю, так поступают со