Цезарь и Христос - Уильям Джеймс Дюрант

религию народца{341}, — он ратует за то, чтобы вторая, несмотря на все недостатки, которые обнаруживает в ней разум, сохранялась; и хотя сам он был приверженцем довольно расплывчатого пантеизма[34], он предпринял серьезную попытку реставрировать почитание древних римских богов. Находясь под влиянием Катона и Полибия, он, в свою очередь, оказал решающее воздействие на религиозную политику Августа и благочестивое почитание сельской жизни Вергилия.

Словно для того, чтобы довершить начатое Катоном во всех областях научной деятельности, Варрон написал продолжение «Начал» — «Жизнь римского народа» — историю римской цивилизации. Невероятно жалко, что время не пощадило эту и почти все остальные работы Варрона, в то время как сохранило биографии, написанные Корнелием Непотом для школьников. В Риме история была искусством, никогда наукой; даже в Таците она не поднимается до критического отношения к своим источникам. Однако история как риторическое упражнение нашла в эту эпоху своего представителя — блестящего Гая Саллюстия Криспа (86–35 гг. до н. э.). Он играл значительную роль как политик и сражавшийся на стороне Цезаря воин, управлял Нумидией, был мастером воровства и тратил состояние на женщин; затем он удалился на покой, чтобы предаться роскоши и заняться словесностью на своей римской вилле, которая славилась садами и стала впоследствии домом императоров. Его книги, как и политическая деятельность, были продолжением войны мирными средствами; его «История», «Югуртинская война» и «Заговор Каталины» были замечательными апологиями партии популяров и мощными атаками на «старую гвардию». Он расписывал моральное разложение Рима, обвинял сенат и суды в том, что они ставят права собственности выше прав человека, и вложил в уста Мария речь о природном равенстве всех классов, содержащую требование открыть доступ к государственной карьере таланту, невзирая на его происхождение{342}. Он углублял свое повествование посредством философских экскурсов и психологического анализа характера, он выковал стиль, выдающийся своей эпиграмматической сжатостью и живой стремительностью, послужившей образцом для Тацита.

Этот стиль, как и большая часть современной Саллюстию римской прозы и прозы следующих поколений, заимствовал свой тон и окраску у ораторов, выступавших в суде и на Форуме. Развитие профессии юриста и экспансия «болтократии» повысили спрос на произносимые перед народом речи. Несмотря на враждебность со стороны правительства, риторические школы росли и множились. «Риторы, — говорил Цицерон, — теперь повсюду». Величайшие мастера этого искусства появились в первой половине первого века до Рождества Христова: Марк Антоний (отец Марка), Луций Красс, Сульпиций Руф, Квинт Гортензий. Мы можем представить себе, какие сильные нужны были легкие, когда узнаем о том, что зачастую все желающие выслушать выступления ораторов не помещались на Форуме и следили за дискуссиями, устроившись в близлежащих храмах и свешиваясь с балконов. Цветистое красноречие и продажная совесть Гортензия сделали его любимцем аристократии и одним из богатейших жителей Рима[35]. Своим наследникам он оставил 10 тысяч бочек вина{343}. Его выступления были настолько живыми, что знаменитые актеры Росций и Эсоп посещали суды, на которых он представлял интересы одной из сторон, чтобы улучшить свою игру, изучив его жестикуляцию и произношение. По примеру Катона Старшего он пересматривал и лишь затем публиковал свои речи — искусство, которое усовершенствовал его соперник Цицерон и которое способствовало распространению влияния риторики на всю римскую прозу. Именно благодаря ораторам латинский язык достиг высот яркого красноречия, мужественной мощи и почти восточного изящества. И действительно, ораторы следующих поколений, пришедшие вслед за Гортензием и Цицероном, порицали роскошное убранство и страстное кипение того, что они называли «азианским» стилем; Цезарь, Кальв, Брут и Поллион были приверженцами более спокойного, чистого, экономичного «аттического» стиля. Здесь, в эти давние времена, оформилась линия фронта между «романтизмом» и «классицизмом» — между эмоциональным и интеллектуальным подходами к миру и соответствующими им стилями. Даже в ораторском искусстве, жаловались молодые классицисты, Восток одолевает Рим.

V. ТВОРЧЕСТВО ЦИЦЕРОНА

Гордясь своими речами и понимая, что ими творится великая литература, Цицерон очень серьезно отнесся к критике со стороны «аттической» школы и защищал свои взгляды № творческую практику в серии трактатов, посвященных риторике. В полных жизни диалогах он наметил основные фазы развития римского красноречия и изложил правила составления, ритмизации и произнесения речей. Он не соглашался с тем, что его стиль — «азианский», и утверждал, что создавал его, пользуясь таким образцом, как Демосфен; наконец, он напоминал, что аттицисты своей холодной и бесстрастной речью способны погрузить слушателей в дрёму или обратить в бегство.

Пятьдесят семь речей, дошедших до нас от Цицерона, превосходно иллюстрируют все приемы успешного ораторского творчества. Они отличаются страстным изображением одной стороны вопроса или характера, они развлекают слушателей шутками и анекдотами, они апеллируют к тщеславию, предрассудкам, эмоциям, патриотизму и благочестию, они безжалостно выводят на свет божий действительные или известные только по слухам, общественные или частные пороки оппонента или его клиента, они хитроумно отвлекают внимание от уязвимых мест излагаемой точки зрения, они изобилуют нагромождениями риторических вопросов, выстроенных таким образом, что ответ на них или невозможен, или приносит прямой вред отвечающему, они сыплют обвинениями, заключенными в мерные периоды, каждый из которых — удар бича, а их поток способен одолеть любого противника. Эти речи и не претендуют на то, чтобы быть справедливыми; они представляют собой скорее диффамации, чем декламации; речи эти пользовались той свободой злоупотребления, которая, пусть и недопустимая для сцены, не порицалась на Форуме и в судах. Цицерон не колеблется ни секунды, когда ему хочется назвать своих жертв «свиньи», «чума», «убийца», «грязь»; он говорит Пизону, что девственницы убивают себя, лишь бы избежать его распутства, и готов содрать с Антония шкуру за то, что тот позволяет на людях показывать свою привязанность к жене. Слушатели и судейские коллеги с удовольствием внимали этим поношениям, и никто не относился к ним слишком серьезно. Цицерон вполне дружески переписывался с Пизоном через несколько лет после бешеной атаки, предпринятой в речи «Против Пизона». Следует допустить, что речи Цицерона изобилуют скорее проявлениями эгоизма и риторики, чем нравственности и искренности, философичности, даже юридического остроумия и глубины. Но зато какое красноречие! Даже Демосфен не был столь бодр, витален, столь неисчерпаемо находчив, полон соли и охоч до брани. Безусловно, ни один человек ни до ни после Цицерона не говорил на такой соблазнительной чарующей латыни, такой плавной, изящной и страстной. Это была вершина римской прозы. «Тебе удалось открыть все сокровища ораторского искусства, — говорил Цезарь, посвящая свою книгу «Об аналогии» Цицерону, — и ты первый задействовал все их на практике. Ввиду этого римский народ премного тебе