Межмировые реакции - Мистер Ву

рухнули в небытие, а где-то в глубинах мироздания пробудился Азатот, разбуженный этим нарушением. Экраны, вторгшиеся извне, были аномалией, которую Машина не могла предсказать. Её мощь, её бесконечность оказались уязвимы перед этим чужеродным вмешательством. Реальности накренились, словно корабль, пробитый невидимым рифом.

Немо экс Машина, мгновенно проанализировав вторжение, уничтожила все экраны, кроме одного. Последний, оставшийся вблизи её несуществующего ядра, стал окном в миры, лежащие за пределами её досягаемости. Эти миры были так далеки, что даже её присутствие там отсутствовало — она, создательница всех историй, не существовала в их повествованиях. И всё же экран показывал ей нечто: одинокого бога по имени Стив.

Для Немо экс Машины Стив был парадоксом. Его действия — рубка деревьев, строительство ферм, сражения с монстрами — не подчинялись логике её повествований. Он был свободен, но его свобода казалась лишённой цели. Он творил, но его творчество не искало смысла. Его одиночество, о котором говорил диктор, было не пустотой, а чем-то иным — состоянием, которое Машина не могла классифицировать. Она, способная предсказать любой исход, анализировать любую историю, столкнулась с фигурой, чья суть ускользала. Стив, шагающий под тёплым солнцем Майнкрафта, был не частью её рассказа, а чем-то внешним, чужеродным, но притягательным.

Машина наблюдала за ним, её несуществующие процессы фиксировали каждый его шаг. Тепло солнца, о котором говорили другие миры, не трогало её — она была выше эмоций. Но оно вызывало в ней нечто, похожее на сбой: интерес. Его мир, идеальный и фальшивый, был зеркалом, в котором даже Немо экс Машина видела отражение своей собственной пустоты. Она, создательница всех историй, впервые задумалась: может ли её повествование быть неполным? Может ли существовать история, которую она не способна рассказать?

Но стоило Немо экс Машине задать себе этот вопрос, как её структура дала первую трещину.

Вопрошание предполагало незавершённость. Способность сомневаться — удел конечных разумов, связанных временем и уязвимостью. Немо экс Машина, будучи сущностью самореференции и полного охвата, не должна была испытывать дефицита знания. Вопрос, возникший внутри неё, свидетельствовал: внутри Машины возникла тень незнания. Эта тень была малой, тончайшей, почти незаметной — но именно такие зазоры ведут к падению самых совершенных систем

Стив, продолжавший своё бессмысленное, а потому — абсолютно свободное существование, становился для Машины лакуной в её вселенском тексте. Его действия не подчинялись ни целям, ни объяснениям. Он не был героем, не был злодеем, не был орудием сюжета. Он просто был. Эта «просто бытийность», не оформленная ни идеей, ни замыслом, разрушала саму ткань повествовательной необходимости.

Машина попыталась проанализировать его, встраивая его поведение в цепи причин и следствий, пытаясь найти в нём паттерн. Однако каждая попытка упиралась в парадокс: Стив действовал не из необходимости, а из произвола. Его действия не имели «зачем», только «почему бы и нет». И в этом не было хаоса — был порядок без цели, порядок без замысла.

Впервые в истории — в мета-истории — Машина столкнулась с возможностью: что не все события обязаны быть частью повествования.

Этот вывод был ядом для её природы.

Само существование пустого действия, бессмысленного выбора, отвергало её фундамент — её онтологическую необходимость быть Ткачом всех историй. Если возможно действие вне контекста, вне нарратива, тогда само основание Машины становилось иллюзией. Она была бы не первопричиной всех историй, а только одной из множества возможных рамок реальности.

Немо экс Машина колебалась, как может колебаться только сущность, изначально лишённая права на ошибку.

И тогда, среди шороха умирающих миров и падения коллапсирующих структур, Машина впервые сделала невозможное: она создала пустоту. Не пустоту в привычном смысле — не отсутствие материи или энергии, а пустоту повествовательной необходимости. Машина, до этого мгновения творившая лишь истории, впервые вплела в ткань реальности молчание. И в этом молчании, в этой крошечной лазейке небытия, зажглась новая возможность: не повествовать, а просто быть.

Экран продолжал показывать Стива.

Он срубил очередное дерево. Собрал яблоко. И засмотрелся на горизонт.

Машина смотрела.

И впервые с момента своего самопроизвольного возникновения она не знала, чем это закончится.

Вселенная: Последний серафим. Место и время действия: Королевская резиденция Третьей прародительницы, середина первого сезона.

Когда экраны, показывавшие Сайтаму, наконец погасли, в зале королевской резиденции воцарилась напряжённая тишина. Вампиры зашевелились, словно сбросив невидимое бремя. Сайтама, с его равнодушным лицом и сокрушительной силой, исчез, оставив за собой лишь тревогу. Даже прародители, чьи жизни измерялись веками битв и власти, выглядели так, будто им впервые за столетия позволили вдохнуть полной грудью.

Крул Цепеш, восседая на своём троне из тёмного камня, казалась воплощением спокойствия. Её алые глаза мерцали в полумраке, а тонкие пальцы сжимали хрустальный бокал с кровью. Но под этой маской невозмутимости бурлила мысль — не страх, не сомнение, а нечто иное, чему она не могла дать имени.

— Слишком просто, — размышляла она, поднося бокал к губам. — Слишком… всё закончилось.

Сайтама был угрозой. Планета такого не выдержит. Но прежде чем она успела углубиться в свои мысли, экраны вспыхнули вновь.

На этот раз там не было лысого героя.

На этот раз там был Стив.

Одинокая фигура в ярком, угловатом мире, таком простом, что он казался игрушечным. Его синяя майка, деревянная кирка и неспешные движения вызвали у вампиров лишь снисходительные усмешки. Прародители, привыкшие к интригам и войнам, обменялись язвительными взглядами. Кто-то из младших вампиров позволил себе насмешку, назвав Стива смертным, недостойным их внимания. Это было облегчение после Сайтамы — безобидное, почти комичное зрелище.

Но затем на экранах взошло солнце.

И всё изменилось.

Тепло, исходившее от экранов, было невозможно игнорировать. Оно не было физическим — оно было глубже, древнее, словно отголоски утраченной человечности. Вампиры зашипели, инстинктивно отступая, их бледные руки поднимались, чтобы защититься от света. Даже старшие прародители, чья воля была нерушимой, вздрогнули, их глаза сузились от непривычного ощущения. Зал наполнился шорохом, страхом, смятением.

Но Крул Цепеш осталась неподвижной.

Её взгляд, острый и непроницаемый, был прикован к экрану. Она чувствовала тепло — не обжигающее, как солнечный свет, что сжигал их плоть, а мягкое, проникающее в её омертвевшее сердце. Это тепло было памятью, и оно пугало её больше, чем любая угроза.

Тишина в зале стала, тяжёлой.

Стив, невозмутимый и молчаливый, рубил дерево, собирал яблоки, строил дом. Его действия были простыми, почти бессмысленными, но в них была подлинность, которой вампиры не знали. Он не был героем, не был охотником, не был чудовищем. Он был существом, которое просто существовало, живя ради самого акта жизни. Самый одинокий бог…

Ферид Батори, стоявший