История борьбы Московского государства с Польско-Литовским. 1462–1508 - Геннадий Федорович Карпов

4 марта эти послы (Петр Мышковский от Польши, Станислав Глебович от Литвы и Ивашка Гильдорн от немцев) прибыли в Москву и 7-го были у великого князя. Александровы послы в речах говорили, чтобы постановить мир на прежнем докончанье и всех пленных выпустить на обе стороны203. Во время этого первого представления послов были поданы письма Елены Ивановны, через ее канцлера, Сапегу, к отцу, матери и братьям, Василию и Юрию. На эти письма мы обратим несравненно более внимания, чем на самые речи послов, так как эти письма есть вопль о несостоятельности Польско-Австрийской брачной системы, программа того, что надеялись получить ягайловцы посредством брака, и в то же время эти письма были, так сказать, соломинка, за которую хватались погибающие. Весь ум, который создал знаменитую брачною политику, так сказать, вылился в этих письмах, и все, что прежде было разбросано в посольствах, повторилось теперь здесь всецело. «Отец мой, Иоанн Васильевич, Божией милостию, государь всея Руси, самодержец Царства Казанского и иных»: такой титул давала Елена Ивановна своему отцу в то самое время, когда ее муж не употреблял и титула «государя всея Руси» – «Дочь твоя тебе челом бьет… Государь мой муж послал к тебе великих послов о тех обидных делах, которые от твоих людей, с Божия попущения, начались. Многая кровь христианская проливается, жен и детей ведут в неволю, вера христианская гибнет, церкви Божия пустеют, и все это от докончанья, крестного целованья и кровного связанья между вами, христианскими государями». Смысл этих слов мы уже видели отчасти и в посольских речах литовцев; в этом письме, точно так же, как и в посольствах, все дело сводилось к тому, что несколько человек произвели войну: «отцы их, изменники, прежде там в Москве, а дети их теперь в Литве, и дай им Бог, изменникам, то, что было родителю нашему от их отцов; они промеж вас, государей, мутят, а сами по шей в крови ходят» и т. д. О самой же Елене Ивановне говорилось: «Вся вселенная вопиет, и ни на кого, как только на меня, что будто я к тебе, государю, пишу, приводя тебя на то дело, и говорят, какой отец бывает враг своим детям?» Надежды, которые питали литовцы при заключении Александрова брака, высказаны в письме так: «Господин, государь батюшка, вспомни, что я есть служебница и девка твоя, и дал ты меня за такого же брата своего, как и ты; а ведаешь ты сам, что ты дал ему за мной и что потом я ему с собой принесла; однако ж, государь мой держал меня в чести и жалованье… Государь муж мой, его мать, братья его, короли, зятья и сестры, паны Рады и вся земля его, все надеялись, что со мной из Москвы в Литву пришло все доброе, вечный мир, кровная любовь, дружба и помощь на поганство; но теперь видят, что со мной пришло всевозможное зло… а я сама разумею и как вижу, что делается в миру, что всякой заботится о своих детях и всяким их добром промышляет, и только одну меня, по моим грехам, Бог забыл. Господин Батюшка! Слуги наши будучи и не по их силе и не возможно верить, какую казну дают за своими дочерями, да еще и потом каждый месяц дарят и тешат; да это делают и не одни паны, но все так о своих детях заботятся, только на одну меня Господь Бог прогневался, что пришло твое нежалованье». Высказав упрек в том, что московский государь, во-первых, так непочтительно относится к мнению о нем таких важных особ, как мать Александра, его братья короли и паны Рады, а во-вторых, не считает интересы государства так, как считают свои личные интересы польские паны; далее в письма говорится об условиях, на которых литовцы хотели бы теперь по нужде помириться: «писала бы к тебе, государю, отцу моему, об этом и больше, да, ради великой беды и сердечной жалости, не могу ничего умом придумать и только с горькими и великими слезами и плачем тебе, государю и отцу, челом бью: вспомни, Бога ради, и меня, служебницу и кровь свою, оставь гнев безвинный и нежитье с сыном и братом своим, а первую любовь и дружбу, которую вы с ним заключили, соблюди, чтобы, ради того нежитье и нелюбви вашей, еще больше кровь христианская не проливалась, а поганство не смеялось и изменники не радовались…. а теперь муж мой послал к тебе послов, и если в чем он выступил, то в том исправит, а если выступу не было, то смилуйся надо мной, возьми старую любовь и дружбу!..» Наконец, литовцы, чтоб быть последовательными и приводить всякие дела к личным отношениям, в письме говорили, что если на этих условиях не будет заключен мир, «тогда уж сама уразумею, что не к государю моему мужу нелюбовь твоя, а ко мне, что не хочешь ты меня видеть в любви и чести у мужа, свекрови, братьев и подданных…» В письме также много говорилось о Греческом законе; так, например, что если выше упомянутый мир будет заключен: «то святым Божьим церквам и святителям Греческого закона мирное совокупление, а мне в Греческой Вере утверждение». Относительно же принуждений Елены Ивановны к Римскому закону все отвергалось. В письмах Елены Ивановны к Софье Фоминичне и братьям повторялось то же, что и в письмах к отцу, с прибавлением просьбы ходатайства о мире у отца. Вообще, эти слова писем принадлежали столько же самой Елене Ивановне, сколько ей принадлежало все устроение ее судьбы; ее лично несравненно более интересовал не вопрос о значении титула государя всея Руси, а, как увидим ниже, собольи меха и тому подобные вещи. Иван же Васильевич по достоинству оценил все эти письма. Отпуская послов, он сам говорил против речей и письма дочери к ее канцлеру, Сапеге: «Привез ты нам грамоту от дочери, да и словом нам от нее говорил; но в той грамоте она иное не по делу писала, и непригоже было ей к нам так писать». При этом Иван Васильевич повторил то, что обыкновенно говорилось об известности принуждений православных в Литве к Римскому закону, и кончил также известными словами: «Ты, дочка, к Римскому закону не приступай, и хотя бы тебе за то до крови пострадать, и ты бы пострадала, а