Украина против Донбасса. Война идентичностей - Евгений Вадимович Рябинин

если ты едешь на гражданском автомобиле, сзади должно быть только два человека; руки должны быть на дверях, чтобы сразу быстро их открыть; не пристегиваться, чтобы во время обстрела успеть выпрыгнуть; убегать как можно дальше от колонны и только по асфальту, поскольку вся территория заминирована, чтобы видеть, куда ты наступаешь. Мы подумали – ни фига себе, куда это мы едем?

– Мелькнула мысль – может развернуться и обратно уехать?

– Нет, ни разу такой мысли не было, тем более нас никто не заставлял, это было наше решение.

– Под обстрел Вы не попали?

– Нет, но во время движения наши работали по позициям, сильная была стрельба ракетная. Конечно, было не по себе, но наши сопровождающие сказали, что беспокоиться не нужно, это от нас. Обещали, что во время нашего движения не будет стрельбы, но, наверное, что-то изменилось. Поступила задача и военные должны были ее отработать.

– Когда Вы приехали, где Вы располагались?

– В разрушенной стоматологической клинике «Аполония», как нам сказали, один хозяин погиб, другой уехал в Европу, и здание было пустое. «Единая Россия» взяла это здание под свою опеку, организовала пункт оказания помощи, в этом здании мы и жили, и оказывали помощь.

– Насколько была интенсивной работа?

– Работа была 24/7, ночью мы старались плановый прием жителей приостанавливать, только если было что-то экстренное. Но с пяти часов утра уже выстраивалась очередь, там волонтеры выдавали бесплатно лекарство, осуществлялись перевязки, пожилым меряли давление, какие-то хирургические манипуляции проводили, извлекали осколки, останавливали кровотечения после обстрелов. Серьезные операции осуществлялись в больнице на 17-м микрорайоне. Военным оказывали помощь непосредственно в больнице в экстренном порядке.

– Какие были условия в той больнице?

– Хватало всего, если говорить о лекарствах и приборах, мы это все с собой тоже привозили. Не хватало только света и воды, питьевую воду привозили военные и волонтеры; генераторы были, можно было инструментарий стерилизовать, много разных лекарств было, достаточно дорогостоящих, их привозили волонтеры, все бесплатно раздавалось населению.

– Какой Вам запомнился тяжелый случай, который врезался в память?

– Да, пришла женщина 37 лет, с ней очень грубо обошлись, у нее во все естественные отверстия была задута монтажная пена во время пыток нацистами. Во время оказания помощи, перевязок, слушал ее истории, то, что сам увидел своими глазами, услышал ушами, очень тяжело было морально.

– Каково было ее психологическое состояние?

– Она держалась, наверное, потому, что самое страшное уже завершилось. Она верила в лучшее, помощь ей была оказана, потом ее эвакуировали в Москву на реконструктивную операцию, поскольку все естественные отверстия были изничтожены. Это уже были инвалидизирующие последствия, и жить полноценной жизнью она уже не сможет.

– В чем разница работы на гражданке и в военных условиях?

– Это как небо и земля ввиду тяжести пострадавших, характера ранений, поскольку разный алгоритм действий при минно-взрывных действиях и обычных операциях, и условия, поскольку в любой момент мог быть прилет и ракетная опасность и скорость принятия решений: одно дело, когда плановая операция, ты понимаешь, чего примерно ожидать, типичные кейсы, а там могли привезти человека и могло быть все, что угодно, и твой мозг начинает работать иначе, расставляются другие приоритеты.

– Когда Вы вернулись в Москву сколько Вам потребовалось времени, чтобы перестроиться на другой режим работы и восприятия жизни?

– Перестроился практически сразу, единственное я понял, что многие вещи, которыми мы здесь занимаемся, пустяковые и ненужные. Например, мы может в течение часа делать операцию, а потом два часа заполнять документацию. Там нет времени на это, конечно, бумагами не занимались особо, был факт оказания помощи, и, если было время на какой-то бумажке мы могли написать в двух словах, что было сделано, поскольку, если человека увозили дальше, была эвакуация, то врачи должны были знать, что было сделано до этого.

– А Вам не показалось, что, вернувшись в Москву, Вы побывали в другом измерения, в другом мире? Вы приезжаете, а здесь все также кто-то слушает музыку, кто-то сидит в ресторане, а где-то происходит трэш?

– Были такие ощущения, когда друзья и коллеги просили рассказать. И если кто-то не верил тому, что я рассказываю, я становился какой-то злой, говорил: «Я сейчас вас просто ударю (смеется). Если вы мне не верите из первых уст, тогда не спрашивайте меня об этом». Девочки-коллеги, когда они слышали о пытках, о ситуации в городе, о братских могилах, о запахе, который стоял в городе, запахе гниющего человеческого тела, кто-то плакал, кто-то говорил: «Давай без нас такие истории, мы поняли, что это просто жесть». Многие просто не задумывались и не понимали, что на самом деле происходит. Когда меня спрашивали о том, что там происходит, я отвечал: «Ну вот как по телевизору показывают, только чуть хуже», т. е. на телевидении был еще мягкий вариант.

– Ваши истории повлияли на кого-то, кто-то еще поехал?

– Да, несколько человек поехали в такую командировку; кто-то сказал, что ни за какие деньги не поедет ввиду страха, непонятной ситуации.

– Для Вас как для медика, что такое война?

– Очень философский вопрос (долго молчит). Война – то, чего ни наше поколение, ни будущие не видели бы. Я как врач поддерживаю точку зрения, что все можно и нужно решить мирным путем. Если дело доходит до кровопролития, для врача самое важное – это жизнь пациента, а на войне нивелируются смысл и значение жизни, и если дело идет к убийству… ну это грустная история, не могу точно сформулировать ответ. Я вот так чувствую.

История пятнадцатая

Шебекино – на линии огня

Везде, где есть человек, есть возможность для доброты.

Луций Анний Сенека

Илья – очень активный и жизнерадостный человек, несмотря на то, что ему пришлось пережить, и на то, что он видит каждый день. Каждый день – это война, война с самим собой, и пока он эту войну выигрывает.

– Илья, добрый день! Как обстановка?

– Вот только пришел с работы, сегодня тишина просто небывалая, давно такого не было. Непривычно даже. Я сам из Шебекино Белгородской области. Сорок четыре тысячи человек здесь проживало до начала СВО. От Харьковской области восемь километров, если ехать по дороге. Раньше мы пешком ходили в Харьков, через наш пункт пропуска ехали в Крым из всей России. Мы раньше были транзитным городом, сейчас это тупик.