Виги и охотники. Происхождение Черного акта 1723 года - Эдвард Палмер Томпсон

С другой стороны, есть кое-какие свидетельства противоположного свойства, которые говорят о том, что после 1728 года раны лесного сообщества начали затягиваться. В этом году граф Карлайл уступил герцогу Сент-Олбансу посты лорда-смотрителя, констебля и коменданта[759]. Герцог был крупнейшим местным магнатом, лордом-лейтенантом графства и контролировал парламентский округ города Виндзор. Может быть, он был лучше информирован о лесных делах, чем его предшественники. Его назначение совпало с назначением нового состава регардеров; неожиданным его членом стал Джон Перримэн из Брэя. Еще удивительнее стало в ноябре 1730 года назначение Роберта Шортера на пост помощника лесника Биллингбер Уок — почти наверняка это был объявленный вне закона сын «черного» браконьера и, вероятно, племянник Уильяма Шортера. Ему предстояло в дальнейшем преуспеть на королевской службе и стать йоменом-загонщиком[760].

В 1734 году последний правонарушитель, которого можно определить как «черного», появляется в официальных документах, повествующих об одном эпизоде примирения, подходящем для финала мыльной оперы. Эдварда Кольера, уокингемского войлочника, Особая комиссия в Рединге в 1723 году признала виновным в убийстве «ручного оленя» сэра Роберта Рича и приговорила к семи годам высылки на каторгу за пределы страны. Но Кольер так и не поехал в Америку; вскоре после вынесения приговора он сбежал из тюрьмы «и с тех пор был вынужден скрываться и жить за счет своей жены и несчастной семьи», которая впала «в великую бедность и нужду». Прячась где-то в окрестном лесу, Кольер узнал о смерти своего истца, сэра Роберта Рича. Сначала через посредников, а затем и лично он отдался на милость вдовы сэра Роберта, дамы Мэри. Наконец она проявила снисходительность, и благодаря ее заступничеству Кольер получил королевское прощение[761].

Если напряженность действительно спа́ла, то причину этому можно найти в письме-инструкции, разосланном секретарем герцога Сент-Олбанса в 1733 году, в котором достаточно ясно указано, где именно предполагалось ослабить давление:

Представление о недостатке власти для наказания и т. д. не должно царить среди лесников и простых людей. Не следует понимать его светлость так, будто он подразумевает здесь причиняющих беспокойство и досаду джентльменов и фермеров, и если только они не виновны в таких правонарушениях, которые должны рассматриваться в суде, то, конечно, лучше всего ладить с джентльменами и смотреть сквозь пальцы на мелкие правонарушения, а вот тех распущенных и праздных людей, которые обычно являются самыми большими преступниками, Его светлость, насколько это возможно, хотел бы удержать от нанесения любого ущерба растительности и дичи в лесах Его Величества[762].

Вероятно, герцог достаточно хорошо знал лес, чтобы понимать, что меры, которые приводили в ярость очень крупных фермеров (таких, как Перримэн), людей свободных профессий (как Уилл Уотресон) и даже некоторых дворян и которые давали преимущества только мелким лесным служащим, со временем дорого обходились и вели к беспорядкам. Если он хотел контролировать «распущенных и праздных людей», то должен был сохранять расположение дворянства и фермеров. Соответственно, герцог Сент-Олбанс позволил суду Суанимота постепенно выйти из употребления, в то время как суды по наложению ареста погрязли в рутинных заседаниях[763]. Он предоставил капиталу, с его доходами и влиянием (а при необходимости — с поддержкой мировых судей), проложить свой «естественный» путь. Уилл Уотерсон с удовлетворением отметил перемены — в приходе Уинкфилд селилось все больше джентльменов: «В последние годы большим стимулом к покупке и строительству в лесу стало ослабление или, скорее, отмена лесных законов…»[764]

Однако был один «распущенный и праздный человек», которого герцог не мог контролировать, — младший брат Уолпола, Горацио. У Сары, герцогини Мальборо, как рейнджера Виндзорских парков, был обычай лично выдавать ордера на оленину для королевского стола по запросу казначея двора. Когда примерно в 1730 году этот пост занял Горацио, он настоял на том, чтобы самому вручать ордера егерям, и Сара, которая поссорилась с королевой Каролиной[765], ничего не могла сделать, чтобы его остановить. С тех пор потребление дичи за королевским столом выросло поразительным образом: «Мистер Горацио, — заметила Сара, — продал немало оленины, как я имею веские основания полагать». И добавила, что он «самый изобретательный человек в мире в том, что касается получения денег». Кроме того, если верить сообщению Сары, он был самым удачливым оленьим вором из всех, упомянутых в этой книге[766].

Но, несмотря на усилия Горацио Уолпола и всего ганноверского клана, упорное сопротивление, оказываемое жителями Виндзорского леса, не прошло бесследно. Когда в 1809 году члены комиссии прибыли обследовать состояние Виндзорского леса, у них почти не возникло сомнений в том, что если говорить об общинных правах, то лесовики свои права сохранили и, возможно, даже расширили. Жители почти всех приходов, как выяснила комиссия, доказали, что фактически пользуются правом пасти коров, лошадей, овец и свиней в лесу без ограничений по численности и независимо от характера или срока своего земельного держания. Они сохранили право резать дерн, папоротник и вереск, а также брать гравий и песок без особых ограничений. Далее, они не только сохранили, но и расширили свои права на молодые побеги, валежник, «сучки и вершки», грибы и ягоды. Отсутствие компактных деревень и разбросанность лесного населения делали невозможной социальную дисциплину: «Ничто так не способствует беспорядочному и беззаконному образу жизни низшего класса… как рассеянные и изолированные жилища». Дворянство, также обитающее в своих рассеянных и изолированных жилищах, в течение предыдущего столетия решило, что огораживание является лучшим средством контроля над земледельческим классом. Это средство в 1790‑х годах применили уполномоченные по земельному налогу к Элис Холту, Вулмеру и части Бира. Теперь же было рекомендовано применить его также к частям Виндзора; тогда «низший класс» можно будет собрать в отдельные деревни, и каждую будет патрулировать констебль[767].

Но мы слишком забежали вперед. Из приведенных фактов как будто следует, что в длительной перспективе олени оказались единственной абсолютно проигравшей стороной, а лесовики — победителями в лесной войне. Первое утверждение верно. Второе — нет. Это правда, что жители Виндзорского леса, похоже, хорошо пережили XVIII век, как, возможно, было и в одном или двух других знаменитых лесах — в Нью Форесте и в лесу Дин. Неограниченные права на выпас скота, которыми они пользовались, были исключительными. Но они добились лишь отсрочки исполнения приговора, причем именно потому, что в этих огромных лесах представления о собственности оставались архаичными и не соответствовали духу времени. В иерархии прав пользования жители лесов все еще теснились на самой нижней ступени. И хотя их собственные права были несущественны по сравнению с правами более крупных пользователей, они были многочисленнее; они знали каждую тропинку и рощицу в лесу и применяли в дело каждую хворостину