Виги и охотники. Происхождение Черного акта 1723 года - Эдвард Палмер Томпсон

за лес, если бы ее оценили на аукционе на открытом рынке, составила бы около 500 фунтов стерлингов, тогда как по условиям короны от продажи леса ей выделено только 178 фунтов. Потому она молится о том, чтобы грозящее снижение цен для флота «было отменено и в будущем весь лес продавался с публичных торгов, как обычно».

В этом случае леди переоценила себя и упустила из виду меняющиеся настроения в парламенте и в государственных структурах. Ее требования повлекли за собой расследование условий пожалования лейтенанту, и возникло предположение, что она вообще не имела прав на сучья, ветки и кору, а только на ветви, срезанные случайно (например, при повале сухих деревьев) или сломанные ветром. Это дело на десять лет застряло в какой-то конторе, а тем временем преемник леди Хиллсборо, лорд Стауэлл, продолжал получать натурой сучья и верхушки каждую осень и требовать взамен денежных выплат в размере пятой части рыночной стоимости. Это «очень необычное требование, — отметили уполномоченные комиссии по земельным налогам, — чтобы в упомянутом лесу, который содержится государством за очень значительные средства как питомник строевого леса для военно-морского флота, больше не рубили деревья для государственных нужд, но чтобы все продавалось с аукциона для того, чтобы держатель пожалования получал бо́льшую выгоду…». Они были до того раздражены таким требованием, что составили сводку лесных доходов и расходов за текущее столетие, с 1700 по 1786 год, по которой оказалось, что общий доход от продажи строительного леса и лесоматериалов для флота составил 15 414 ф. 19 ш. 3 п., а расходы на заработную плату, пособия и другие сборы составили 24 089 ф. 10 ш. 10 п., «так что вместо получения какого-либо чистого дохода в течение нынешнего столетия этот лес нанес ущерб государству в размере 8674 ф. 11 ш. 7 п.».

Что касалось оленины, то условия пожалования были «на практике совершенно перевернуты; лейтенант оставляет все в своем распоряжении». Первоначально, как было отмечено, «пожалован не лес, а должность, к которой прилагаются обязанности, так же как и доходы, и этими обязанностями пренебрегали, в то время как доходы были увеличены». Здесь, без сомнения, была виновата слабость правительства: «Одним из худших последствий подобного послабления… является то, что получатели должностей в пожалование так долго бесконтрольно владеют доходами от имущества, доверенного их попечению, что постепенно начинают смотреть на него как на свою собственность»[771].

Вот такими были опорные балки, поддерживавшие кровлю, под которой велась хозяйственная деятельность жителей леса, такими были юридические и административные условия, в которых они с трудом добывали себе пропитание. Это же звучало лейтмотивом доклада уполномоченных комиссии, в котором сливались парящее в вышине пение струн — тема денег — и звучная медь прибылей («интереса»). Тема внушительной коррупции велась вторым голосом: например, история крупного подрядчика по заготовке леса (возможно, то была партия фагота?), который валил деревья по половинной расценке для флота, а сбывал в свою пользу по полной рыночной цене. Но время от времени в отчете звучит короткая вспомогательная тема, как шквал взбудораженных пикколо. Каждый раз, как валили лес, жители лесных деревень — Френшэма, Бинстеда, Бентли и Кингсли — заявляли, что они тоже имеют право на древесные отходы: хворост и мелкие сучья, сломавшиеся при лесоповале. В источниках не зафиксировано, чтобы какой-нибудь рейнджер или контролер проявил беспечность, допустив, чтобы эта возмутительная претензия была удовлетворена. И тем не менее бедняки брали себе древесину. Во времена Руперты Хоу (когда в этом были замешаны и малоимущие жители Фарнхэма) они пришли, «шумя и бунтуя», и унесли свою долю[772]. В 1741 году «мнимое право» бедняков было рассмотрено на Винчестерских ассизах, и они проиграли дело[773]. Но они настаивали на нем снова и снова, в частности в 1777, 1783, 1784 и 1788 годах. В 1784 году лорд Стауэлл возбудил более сорока исков против «бедноты из соседних приходов… Все они явились в суд, но суд все равно вынес заочное решение в пользу истца». Тем не менее осенью 1788 года, при следующей вырубке леса, «древесные отходы, после того как их сгребли в охапки и назначили день для их продажи, были открыто вывезены жителями Френшэма в количестве 6365 вязанок за один день и [одну] ночь»[774].

Ценность подобных льгот в натуральном выражении, которые требовались одними или дозволялись другими, была неравной. В 1777 году дрова, взятые всеми бедными жителями деревни, были оценены в 80 фунтов стерлингов, в то время как рейнджер потребовал себе 250 фунтов, или пятую часть выручки. Но главное неравенство заключалось в том, что в классовом обществе немонетарные права пользования материализовались в капиталистические права собственности при посредничестве судов общей юрисдикции. Когда жители Френшэма заявили о своих «правах» открыто и с такой полнейшей солидарностью, что в 1788 году нельзя было найти ни одного десятника, готового выполнить ордер на заготовку леса от властей, то за этим последовало судебное преследование. Когда же члены комиссии по земельным налогам обнаружили, что лорд Стауэлл и его предшественники грубо превышали свои полномочия и пренебрегали обязанностями, то больше всего их беспокоил вопрос: если корона получит обратно свою собственность, то какую компенсацию следует назначить рейнджеру, какое «вознаграждение за потерю преимуществ, которые были сначала неправомерно присвоены, но затем в некотором роде были санкционированы в силу невнимания или снисходительности правительства»?[775]

Поразительно, какие богатства можно извлечь — в период накопления капитала — из территории с бедным населением при условии, что численность хищной элиты здесь ограничена и что государство и закон мостят ей дорогу, создавая благоприятные условия для эксплуатации. Приходят на ум махараджи мелких индийских княжеств XIX века или высшие чины Ост-Индской компании пятьюдесятью годами раньше. Состояния видных спекулянтов, политиков, генералов и придворных начала XVIII века в Англии выглядят такими же не имеющими опоры и взявшимися из воздуха: они существуют, но в стране, где заработки, жалованья, ренты и десятина измеряются десятками фунтов, трудно понять, на чем основаны эти состояния в тысячи фунтов в годовом исчислении. Во многих случаях — как у Кадогана, Кобхэма, Чандоса, Уолпола — состояние изначально основывалось на доступе к государственным деньгам, землям, служебным привилегиям, синекурам, процентам по государственным сделкам.

Итак, игра великих хищников продолжалась. Без сомнения, жители лесов и охотничьих угодий могли достаточно хорошо видеть, как в нее играют. Возможно, они не испытывали особой преданности и никакого вассального почтения к рейнджерам, которые спекулировали их землей, покупали и продавали свои пожалования без их ведома и жили в роскоши в охотничьих резиденциях. Лесной конфликт исходно был конфликтом между пользователями и эксплуататорами. Таким его увидел и выразил «король Джон», проводя смотр своих приверженцев в Уолтхэм Чейз: «Они были полны решимости не оставить ни одного оленя в Чейзе, будучи твердо уверены, что