Виги и охотники. Происхождение Черного акта 1723 года - Эдвард Палмер Томпсон

столь очевидным, и судьи, по идее, должны были рассматривать такие тонкие моменты в правовом аспекте, так как прецедент, который кажется справедливым в одном случае, может оказаться гораздо менее справедливым в применении к другому. Фостер утверждал, что законодательный акт

столь карательного свойства следует истолковывать буквально и строго. Судьи часто, ради сохранения жизни, придают большое значение тонкостям, которые, возможно, никогда не пришли бы в голову людям, не сделавшим право своим основным предметом изучения. Они делают это во имя спасения жизни; но очень редко они делают это (и, я думаю, никогда не должны это делать), чтобы лишить человека жизни.

В этом случае интересно то, что сэр Майкл Фостер не видел «никаких причин менять свое мнение»; он был не только гуманным судьей, но и выдающимся знатоком в области уголовного права. Примерно через десять лет он подготовил к печати свой труд «Коронный закон», в котором изложил случай Мидуинтера и Симса и полностью раскрыл причины своего несогласия с мнением большинства коллег-судей. Перед публикацией он отправил копию рукописи верховному судье лорду Мэнсфилду, который весьма настойчиво писал ему в ответ: «Я очень хотел бы, чтобы вы не сообщали потомкам о своем протесте против единодушного мнения других судей по делу Симса». Мэнсфилд не нашел в отчете Фостера ничего предосудительного с точки зрения закона. Действительно, лорд верховный судья даже согласился с тем, что приведенные Фостером авторитетные источники «убедительно доказывают обратное» решению судей; «но похоже, что доказательства основаны на тончайшей ловкости и на очень буквальном толковании». Если постановление по делу Симса «противоречит прежним авторитетам, в этом нет ничего плохого… Такое толкование приемлемо для правосудия: но, допуская, что оно неверно, так как основано на искусственных юридических умозаключениях, я думаю, лучше оставить это дело как есть». В этом письме лорд Мэнсфилд придает гораздо больше значения стремлению судьи «воздать должное публике», чем его толкованию закона. Как позже отметил Додсон, племянник и редактор Фостера, чего бы Симс, по общему мнению, ни заслуживал, «ни к одному человеку не должно быть применено наказание, не санкционированное законом»[800].

Однако очень ученая и убедительная юридическая аргументация Фостера стала известна только через тридцать лет после его смерти, когда его племянник опубликовал в приложении к третьему изданию «Коронного закона» (1792) полный отчет о деле и рассуждения судьи. В первом издании (1762) Фостер был вынужден исключить их из уважения к просьбе лорда верховного судьи, которая имела силу приказа. Без сомнения, Мэнсфилд был доволен тем, что дело оставили «таким как есть», потому что в 1767 году ему представили на рассмотрение дело короля против Ройса[801]. Ройса обвинили по нескольким пунктам в участии в беспорядках в Норвиче, в ходе которых около сотни бунтовщиков снесли жилой дом. Присяжные оправдали Ройса по всем пунктам обвинения в участии в беспорядках, но по одному пункту они вынесли особый вердикт, признав его виновным в «пособничестве» бунтовщикам, так как он стоял рядом и подбадривал их криками. (Без сомнения, присяжные надеялись, что таким образом им удалось вытащить своего согражданина, в то же время бросив подачку закону.)

Сейчас то обстоятельство, что Симс, державший кобыле голову, был признан столь же виновным, как Мидуинтер, ударивший ее ножом, может казаться отвечающим естественной справедливости. Но «искусственные юридические умозаключения Фостера» в конце концов оказались не такими уж искусственными, потому что Ройс, который подбадривал толпу, совершавшую преступление, едва ли был виновен наравне с теми, кто повалил дом. Лорд Мэнсфилд, однако, без колебаний выступил против Ройса в самых решительных выражениях.

Мягкость, — сказал Его светлость, — всегда должна преобладать в уголовных делах; по крайней мере настолько, насколько необходимо позаботиться о том, чтобы человек не пострадал иначе, как в соответствии с законом; и чтобы ему не причинили никаких лишений или не применили к нему строгости, когда толкование может вызывать обоснованные сомнения или затруднения. Но мягкость не требует такого толкования слов… которое могло бы сделать закон бесполезным и бесплодным и разрушить или обойти саму его цель и предназначение: не требует она и того, чтобы мы поддавались таким банальным и вымученным критическим возражениям, которые противоречат истинному его смыслу и духу.

В поисках этого решения Мэнсфилду удалось вспомнить очень показательный прецедент, говорящий в пользу его точки зрения. «В ходе спора, — отметил судебный репортер, — лорд Мэнсфид упомянул, а господин судья Астон вспомнил дело некоего Симмса, слушавшееся на Глостерских ассизах в 1749 году на основании Черного акта… Дело было очень тщательно рассмотрено двенадцатью судьями… и одиннадцать судей сочли человека, державшего кобылу, уголовным преступником…»

В своих ученых мемуарах Мэнсфилд нехотя выдавил из себя, что судья Фостер «придерживался другого мнения и остался при нем». Но он не стал подробно останавливаться на аргументах, которые вызывали у Фостера «обоснованные сомнения или затруднения», и, ссылаясь на определенные прецеденты в защиту своей позиции, забыл упомянуть более длинный и убедительный список прецедентов, который составил Фостер.

Это был любопытный юридический эпизод, поскольку, во-первых, Фостер к тому времени умер, а во-вторых, Мэнсфилд сам позаботился о том, чтобы скрыть отчет Фостера по данному делу (никакого другого печатного отчета не имелось). Так что потомки в отношении такого важного прецедента могли полагаться только на память лорда Мэнсфилда. А его память была весьма избирательной. (В отчете Фостера речь шла совсем не о двенадцати судьях, рассматривавших дело «очень тщательно», а о кратком совещании шестерых судей, на котором дело не рассматривалось советом, причем судьи разделились по трое с каждой стороны. Двое из них впоследствии изменили свою точку зрения, склонившись к виновности Симса, а затем состоялось еще одно заседание «тех из судей, которые в то время находились в городе» — Фостер и еще один судья отсутствовали, — тогда и был решен этот вопрос.) В любом случае прецедент был признан обоснованным, и Ройса приговорили к смертной казни[802].

Дело Ройса рассматривалось в соответствии с Законом о мятежах, а не с Черным актом, но прецедент годился для обоих[803] и был дополнительно подкреплен решением, принятым в следующем, 1768, году по делу грузчиков угля. Оно было вызвано беспорядками в Шедуэлле и продолжавшимся всю ночь — и очень яростным — нападением грузчиков угля на дом мистера Грина, из‑за действий которого им грозила потеря работы и снижалась заработная плата. Несколько часов продолжалась перестрелка, причем Грину посчастливилось остаться целым и невредимым, в отличие от нескольких нападавших. В ходе последовавших судебных разбирательств семерых угольщиков приговорили к смертной казни по статье Черного акта, касающейся стрельбы из предназначенного для нападения оружия, хотя трое из них явно