Долгие Дороги - Дэн Марко

– Это не твоя заслуга!

Пожилая женщина разразилась хохотом, ещё больше выводя из себя Нерона.

– О, неужели?! Твоя гордыня явно возросла, с прощальной нашей встречи. Я удивлена, что в час последней нужды ты так отчаянно взываешь к имени своего учителя, которого сам же и обрёк на смерть. Всё-таки, по крайне мере, твоё лицемерие осталось прежним.

– Этого не произошло, если бы никто из вас не предавал меня тогда, не предавал вашего императора.

Нерон уже не понимал с кем на самом деле ведёт этот разговор. Его теперь не заботило, что за ним должны прийти. Всё что он в данный момент делал – доказывал своей лживой матери правоту его действий. Он не осознавал, как медленно, но, верно, погружался всё глубже в пучину.

– Ты думаешь, мы предали тебя из какой-то надуманной прихоти, или из-за зависти к твоим несметным богатствам? Неужели ты так ничего и не понял, ничего не заметил? Сенека ничему тебя не научил? Даже за всё время твоей «второй жизни», ты не извлёк урок? Или помимо лицемерия и гордыни, ты всё также слеп?

– Довольно! – яростно закричал претеритант, попытавшись схватить обеими руками за шею женщины, но та, стоило ему лишь коснуться её кожи, превратилась в дым и растворилась в воздухе так же внезапно, как и появилась.

Но её голос не исчез вместе с телом.

– Луций Домиций Агенобарб, я проклинаю тебя и твоё бесчестье. – молвила из пустоты Агриппина. – Ты сам предал всех, кто воздвиг тебя на пьедестал величая, убив меня чужими руками, и вынудив твоего наставника добровольно расстаться с жизнью. Твоё правление обрекло множество невинных жизней в одном только Риме на страдания. Твоим преступлениям, не должно быть оправдания, и вторая жизнь, дарованная чудом, ничуть не изменила твою сущность. Ни один народ не достоин такого правителя, как сильно бы тот не отрицал обратного. История ничего не забыла. Тебя всегда будут помнить кровавым тираном, а те кто забыл- осознают в самый последний час своих жизней. Это ты не вправе изменить своими лживыми иллюзиями.

С этими финальными словами, дух женщины окончательно покинул комнату, оставив своего растерянного сына с ужасом озираться по сторонам.

Окончательно потеряв связь с гранью реальности, рот императора Рима открылся в жалобном стоне.

– Нет! Не уходи! Не уходи мама, прошу тебя! Не оставляй меня здесь одного!

Но ответа так и не последовало. Единственный знакомый голос снова покинул его, прямо как тогда. Все отвернулись от него, люди которых он назвал своей семьёй, его верные слуги и подданные, всегда защищающие и помогающие ему, пусть даже лишь за звон монет.

И теперь, он один. Как в тот самый день, последний день прошлой жизни. Никто не придёт за ним. Не осталось никого, кто сможет спасти его.

– Вернитесь! Вы все! Предатели! Я приказываю вам!..

Отчаянные крики претеританта умолкли, когда за деревянной дверью послышались громоздкие звуки. Шаги и шарканье быстро сменились хрустом древесины, и тут же дверь была выбита и разломана на части.

Поднявшаяся в комнате пыль заволокла обзор, но даже в туманном облаке, упавший на пол от шока император, без сомнения смог узнать того самого живого, и покрытого с ног до головы кровью его верных слуг, великана с чёрной кожей.

В шоке, он уставился на проходящий сквозь дверной проём силуэт гиганта, только сейчас полностью осознавая своё окончательное поражение.

Нерон, понимая, что конец уже близок, намеревался покончить со всем этим, как он уже сделал в прошлой жизни. Но на сей раз, простой железный кинжал не смог даже порезать собственную кожу, как бы он не старался. Даже в этом отчаянном деле, его постигла неудача.

Всё ближе и ближе становились они друг к другу. Любые попытки Императора остановить Зверя были пресечены на корню, когда его мускулистые руки с силой прижали римлянина к стене за спиной.

– Час Судный пробил для тебя, тиран! Не поможет тебе твоё богатство в День гнева. – прошипел сквозь стиснутые зубы претеритант, изо всех сил сдерживая пульсирующую в венах злость.

– Прошу! Пощады! – Но отчаянные мольбы только сильнее разозлили его, и вскоре тёмные как сама тень руки, сомкнулись на горле правителя Рима, при всём его впечатляющем росте, подняв его над землёй так, что носки его сандалий перестали касаться пола.

– Те, которые не имея закона, согрешили, вне закона и погибнут; – С каждым словом пальцы Калеба всё сильнее сжимали шею Нерона, заставляя его задыхаясь трястись, тщетно умоляя о милости. – а те, которые под законом согрешили, по закону осудятся.

– Калеб. – тихий до боли, знакомый детский голос позвал его со стороны. Но обладатель не послушал, не захотел, задерживая печаль и обиду от этого. От воспоминания обещания. Он вынужден был сосредоточится лишь на ускользающей в его руках жизни императора.

Голос вновь огласил его имя. И вновь остался без ответа, когда руки тирана безуспешно пытались остановить собственного убийцу.

Третьего раза не случилось, когда наконец хрипы и стоны Нерона затихли, а его конечности безвольно опустились. Жизнь окончательно покинула тело императора Рима во второй раз.

Всё было кончено, когда с глухим стуком, бездыханное тело упало на землю. Великан же, не спешил уходить, задержавшись взглядом на проделанной работе, тяжело дыша после долгого противостояния.

– Гнев убивает тебя, Калеб.

На этот раз, он услышал и внемнил. Устало вздохнув, лишь закрыв глаза, позволяя порочному чувству ненадолго покинуть его тело.

Он обернулся и увидел несчастного ребёнка с бледной кожей и голубыми глазами, который с болью смотрели на него и на руки, запачканные кровью не только претеританта, но и простых людей, играющих роль стражников в этом представлении безумия.

Он склонился на колени, его красно-тёмные глаза с ужасом и оцепенением смотрели на багряную кровь, полностью покрывшую его конечности красным оттенком.

Лишь тогда, лишь в тот момент, он сознал, что не по вине иллюзий Нерона, а по своей собственной вине, по вине своей слабости перед неутолимыми голодом гнева, он был тем, кто согрешил сегодня больше всех. Он убийца, на чьих руках жизни неповинных, одурманенных людей, которых он так отчаянно заявлял спасти от того самого греха.

И что-то сломалось внутри него. Нет, не тёмная броне подобная кожа, не темпаральные кости. А его якобы непоколебимый дух. На самом деле, лишь жалкая одурманенная душа.

Не ведая того, по его разгорячённому лицу, на котором сошли все складки и морщины злости, прошлась волна сожаления и