Авангард и «Анархия». Четыре мятежных месяца самоуправляемого просвещения - Анна Бражкина

ТЕКСТЫ

Рогдай

ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ХРОНИКА

ПАМЯТНИКИ

Анархия. 1918. 7 марта. № 13. С. 3–4

Лев Толстой всегда с отвращением говорил о памятниках на площадях, которые мне хочется назвать «площадным украшением».

Но все это, разумеется, не помешает скульпторам, стоящим у власти своего искусства, биться в «муках творчества» и разрешать этот вопрос при помощи отживших подстрочников. Да и не одних только скульпторов тяготит это «величайшей важности» дело.

Недавно в «Известиях» тов. Фриче написал заметку «Пора»[684], где настаивает на необходимости теперь же приступить к сооружению памятников[685]. «Новая жизнь, – пишет он, – которую нам надлежит построить на старой, перепаханной революцией почве, должна быть не только солнечно-привольной, но и сказочно-красивой».

И для этого нужно: «эстетизировать внешний вид городов и деревень, украсить их так, чтобы на них покоился блеск художественной красоты».

Нужно настроить побольше памятников.

«Царское правительство и буржуазное городское самоуправление сделали в этом отношении очень мало, а то, что в этом направлении было сделано, совершенно не отвечает потребностям новой жизни…»

Нужно отлить из бронзы «величественные и прекрасные гимны в честь Революции, в честь всех тех, кто в былые годы мужественно нес ее красный стяг».

И Фриче уверен, что стоит только вместо «коронованного франта» поставить на пьедестал Софью Бардину или Перовскую, и художественный вопрос разрешен, и город эстетизирован. Хорошо, мило и просто решает эстетический вопрос марксист.

И пусть будет еще раз записано то, что говорит скульптор И. Гинзбург о памятнике Толстому.

Если бы Лев Николаевич был теперь между нами, он, как пророк Иеремия, делил бы скорбь со всем страдающим народом. Сбылось. Несчастье обрушилось на все человечество. Теперь люди, истекая кровью, измученные, истерзанные, ищут спасения, жаждут выхода. На запекшихся кровью устах всех людей лежит слово: мир. И те, кто признают Толстого только как «писателя земли Русской», поймут, что нельзя, любя Толстого, ставя себе целью «служить его славе и деятельности», замолчать ту область деятельности его, которой он сам придавал глубокое значение, которая охватила бо́льшую часть его жизни и в которой застигла его смерть. Если многие почитатели Толстого открыли лазарет его имени, в котором излечивались и излечиваются многочисленные жертвы ужасной войны, то они не могут не позаботиться его именем создать такое учреждение, в котором указывались бы пути, делающие такие «жертвы» ненужными и невозможными и устраняющие такие страдания в корне.

Я должен прибавить, что идея создания памятника, который оставил бы навсегда воспоминание о наружном облике Льва Николаевича Толстого и о его личной жизни и в то же время служил бы живым хранилищем его мыслей, его заветов, – такая идея была уже давно брошена, подсказана писателем В. Я. Богучарским[686] и художником И. Е. Репиным[687] и, наконец, получила более реальное выражение в предложении С. А. Венгерова[688] учредить «Дом мира» имени Льва Николаевича Толстого.

Конечно, не следует думать, что «Дом мира» будет нечто вроде огромного стеклянного дворца с башенками и куполом, который строился бы многие годы и стоил бы миллионы рублей. На первое время это скромное помещение, в котором, кроме библиотеки, читальни и музея, была бы большая аудитория, где делались бы доклады по вопросам, уже прежде возбужденным Л. Н. Толстым, где читались бы лекции о мире. Конечно, мир должен пониматься не в смысле политического решения вопросов момента; его надо взять в обширном смысле слова, как его понимал сам Лев Николаевич – мир, вытекающий из любви и понимания задач человечества. Эти лекции должны составить целый курс наук о мире. То, чему мы учились до сих пор, односторонне повествовало только о том, как и когда велись войны, как они служили расширению и составлению государств, – но как люди занимались строительством жизни, не прибегая к насилиям, к захватам, об этом история не говорит ничего, точно в промежутках между войнами люди спали и ничего не делали. Этот пробел надо заполнить. «Дом мира» должен явиться тем институтом, в котором было бы пересмотрено, переоценено все то, что было сделано посредством насилия, и были бы указаны новые пути, ведущие к прочному, мирному сожительству людей и к разумному строительству жизни в духе и по мысли Л. Н. Толстого.

Родченко

СВЕТИЛА, МЕЦЕНАТЫ, НОВАТОРЫ

ГОСУДАРСТВЕННОЕ ИНФОРМАЦИОННОЕ ЗАСЕДАНИЕ ПО ОРГАНИЗАЦИИ ХУДОЖЕСТВЕННОЙ КОЛЛЕГИИ В Г. МОСКВЕ[689]

Анархия. 1918. 23 апреля. № 44. С. 4

I

Щукин, Коровин, Пастернак и прочие, прочие, прочие контрреволюционеры в искусстве… И где вы думаете? В Комиссии по охране памятников искусства и старины при Совете рабочих депутатов![690] Собрание по случаю приезда «больших» гостей из Петрограда[691]: Пунина[692], Альтмана[693], Лурье[694], еще вчера которых не считали за художников[695], а сегодня, сегодня делают торжественный прием.

Как бы оправдываясь, испуганно читает доклад о своей деятельности Малиновский[696]; занявшись охраной[697], он не мог отдать силы строительству живого творчества, как товарищи петербуржцы. Он, защитник коллекций и археологических древностей, не видел сегодняшнего творчества, ибо легче быть сторожем того, что есть, чем наново творить и созидать.

Характерная особенность «деятельности» Малиновского: во время доклада его зовут на другое собрание, и он, разводя руками, показывает свою растерянность.

Неужели творчество-искус-ство такая ничтожная пустяковина, что ее можно свалить на руки кому угодно, чтобы он занимался ею между «дел»? Неужели в глазах правящей партии оно кажется таким маленьким и ничего не значащим?

Вот произносит дерзкую речь Пунин, петербургский гость, о работе художественной коллегии в Питере, организованной революционным путем, начав с уничтожения академии.

А старцы затянули старую песню о «соглашательстве»… Нет, настоящее принадлежит новаторам, – это пример вам, москвичи, занявшиеся охраной музеев и особняков, и не вам, уже отжившим, подлаживающимся под вкусы современности, под вкусы толстых кошельков, не вам, развратившим искусство до степени балаганного театра, и не вы толкнете его вперед!

Дальше читает приветствие петербуржцам от Московской левой федерации художников-живописцев профессионального союза[698].

Члены ее призывают бросить всякие эстетические группы и бороться с буржуазно-‹нрзб› искусством, ибо только новаторы и левые течения в творчестве могут истолковать трудовому народу искусство революционного духа.

II

ДОВОЛЬНО МЕРТВЫМ, ДАЙТЕ ЖИВЫМ!

Недоедая, кучей завертываем в рваные газеты, складываем под старые кровати свои картины, хороня до признания.

Придут ли Морозовы, Мамонтовы, Тугендхольды, эти служащие водных пространств, что растворяют наше новаторское творчество…

Хромые, уродливые… встретишься – снимут мясо от костей, живот отвяжут, отвратительны, как еще не одетые повешенные.

Меценатские прихоти разных Щукиных, навязанные магазинами Запада, охраняются грамотами «великих» охранителей буржуазных коллекций Малиновских, Яковлевых, а живущие художники-дерзатели, голодая, проклинают эстетические комиссии.

Любители описательных наук о любви к книжным мнимоумершим утопленникам и ожирение еще не родившихся эстетов перистораздельными действиями приправы охраняют в угоду нравственности искусство.

Собиратели, гробовщики, спекулянты творчества теплые гнезда свили в комиссиях по охранам.

Оттирая монеты, печатные знаки, марки, пудреницы, занимают особняки как народное сокровище, а мы, носители новых идей, будем опять складывать под скрипучие кровати шедевры наших бунтарских изобретений творчества для будущих спекуляций эстетов-собирателей.

Рогдай

ЧУТЬ-ЧУТЬ

Анархия. 1918. 25 апреля. № 46. С. 4

Это было давно.

В 1912 году на Всероссийском съезде художников в Петербурге.

После докладов, посвященных нашей кустарной промышленности и прикладному искусству, после вопроса о правительственном законопроекте охраны памятников искусства и старины и ряда других «не мало интересных» докладов читал Александр Бенуа[699]: «Чем могла бы быть Академия художеств в настоящее время».

Съезд с большим нетерпением ждал «слова» Бенуа и с чрезвычайным напряжением слушал его в общем собрании накануне своего закрытия.

Вот вкратце содержание доклада.

«Академия, как учреждение государственное, должна прежде всего удовлетворять нуждам государственным. Но в настоящее время академия „не служит ни искусству вообще, ни государственному в частности“. Беда вовсе не в недостатках устава, не в отсутствии талантов, не в преклонном возрасте профессоров, а в том, что академия хочет казаться не тем, чем