Операция «Барбаросса»: Начало конца нацистской Германии - Джонатан Димблби

К едва скрываемой ярости Гальдера и фон Бока, он полностью проигнорировал их попытки диктовать направление и темп своего блицкрига. К концу августа его танки оказались под угрозой фланговых атак противника. Чтобы отбить эти атаки, Гудериан категорично запросил подкреплений, которыми фон Бок едва располагал. Гальдер – так до конца и не смирившийся с отказом Гитлера от «московского направления» – также стремился удержать эти танковые соединения в центре для решающего удара по Москве, который он по-прежнему считал первоочередной задачей. Как учитель, жалующийся на нерадивого школьника, он писал, что «Г[удериан] не согласен с таким положением, при котором он вынужден подчиняться тому или иному командующему армией. Он требует, чтобы все, вплоть до высших, инстанции подчинялись его представлениям, вытекающим из его ограниченного кругозора»[770].

31 августа он не без нотки злорадства записал:

Утренняя обстановка определяется исключительно неблагоприятным положением на фронте группы Гудериана. Такое положение создалось потому, что Гудериан производил передвижения своих войск непосредственно перед фронтом противника параллельно ему и это привело к тому, что противник, естественно, атаковал его восточный фланг. Кроме того, причиной такого положения является и то, что его части, продвинувшиеся далеко на восток, оторвались от войск 2-й армии [которая оказалась слишком далеко, чтобы обеспечить огневое прикрытие], в результате чего образовалась брешь, которую противник и использовал, атаковав Гудериана также и с запада. В силу всего сказанного наступательная мощь южного крыла войск Гудериана настолько понизилась, что он лишился возможности продолжать наступление. Теперь он всех обвиняет и ругает и на всех жалуется[771].

В тот же день фон Бок упомянул о «резко сформулированной» радиограмме от танкового генерала, в которой тот повторил и даже расширил свое требование прислать подкрепления. Фон Бок не дал однозначного ответа, после чего Гудериан потребовал, чтобы «решение принял фюрер». Это нарушение субординации – по сути, угроза действовать через голову командующего – еще больше вывела из себя Гальдера, который назвал такое поведение «неслыханной наглостью», а после разговора с командующим группы армий «Центр» добавил: «Гудериан позволил себе тон, который фон Бок не мог терпеть ни при каких обстоятельствах»[772]. После того как танковый генерал в очередной раз пожаловался, что «ему дали слишком мало войск, и даже эти войска прибыли слишком поздно», фон Бок в конце концов потерял терпение. Он связался с Браухичем и попросил главнокомандующего отстранить упрямого танкиста от командования. «Браухич предложил мне еще раз все обдумать», – заметил он с разочарованием[773]. На следующий день фон Бок немного успокоился. Признав, что Гудериан является «выдающимся и храбрым командиром», он сообщил Браухичу: «Поговорив с ним, я согласился уладить дело миром»[774].

Из этого противостояния Гудериан вышел победителем. Хотя отношения и с Гальдером, и с фон Боком оказались безнадежно испорченными, он получил бо́льшую часть требуемых подкреплений. Несмотря на череду локальных кризисов, вызванных неожиданными, пусть и не очень значительными советскими атаками, он смог продолжить движение по выбранному маршруту на юг. Но вскоре проливной дождь превратил дороги в месиво. В отличие от относительно мобильной советской бронетехники, его танки – привыкшие передвигаться в организованных колоннах – просто увязали в этой липкой грязи. Очень скоро дивизии Гудериана растянулись на многие километры, и повсюду люди и машины отчаянно пытались вырваться из трясины. Мотоциклисты больше не могли пользоваться мотоциклами. Полноприводная штабная машина Гудериана застряла, и ее пришлось вытаскивать с помощью тягача, позаимствованного у артиллерийской части. В некоторые дни средняя скорость движения падала до 10 километров в час; 15 километров – максимум, чего они могли добиться. Он вспоминал:

Только тот, кто лично испытал, каково было двигаться по этим каналам из грязи, которые мы называли дорогами, может представить себе, с чем пришлось столкнуться войскам и технике, и по-настоящему оценить обстановку на фронте и влияние всего этого на наши операции. То, что наше военное руководство ни разу не попыталось лично взглянуть на эти условия и – по крайней мере, в самом начале – отказывалось верить донесениям тех, кто их видел, впоследствии приведет к очень неприятным результатам, неописуемым тяготам и многим несчастьям, которых можно было избежать[775].

В Москве вскоре забыли о победе под Ельней – мимолетной вспышке на стремительно темнеющем стратегическом горизонте. Уныние и раздражение вновь воцарились в Кремле, где все были поглощены мыслью о неизбежном скором падении Киева. Гудериан раздосадовал Сталина не меньше, чем фон Бока или Гальдера, но совсем по иным причинам. Высокомерная своенравность Гудериана, столь раздражавшая его старших по званию коллег, для Сталина оборачивалась тревожной непредсказуемостью, которая сбивала с толку его собственных генералов. Советский лидер, который не мог отказаться от порывистых и произвольных вмешательств в детали военных операций, был настолько ошеломлен стремительностью и ловкостью немецкого танкового генерала, что стал называть Гудериана просто «этим подлецом», отчитывая Андрея Еременко за неспособность остановить продвижение немецких танков к Киеву. То, что у Еременко не хватало для этого ни живой силы, ни огневой мощи, что еще больше усугублялось путаными и противоречивыми приказами генерала Бориса Шапошникова, который сменил Жукова на посту начальника штаба, не имело для Сталина никакого значения. 2 сентября, когда Гудериан вновь пресек неуклюжие попытки измученных войск Еременко остановить его, Сталин обрушился на командующего фронтом на Брянском направлении: «Ставка все же недовольна вашей работой… вы противника чуть-чуть пощипали, но с места сдвинуть его не сумели. Ставка требует, чтобы наземные войска… разгромили его [Гудериана] по-настоящему. Пока это не сделано, все разговоры о выполнении задания остаются пустыми словами»[776].

Два дня спустя, осознав нависшую над Киевом серьезную угрозу, главнокомандующий Южным и Юго-Западным фронтами маршал Семен Буденный попросил Сталина немедленно прислать подкрепления и разрешить ему провести перегруппировку, чтобы постараться избежать окружения. Он не получил ничего. 7 сентября, когда фронт вот-вот должен был рухнуть, он попросил разрешения отвести 5-ю армию, которая была на грани гибели. Когда разрешение было получено, было уже слишком поздно: 5-я армия оказалась в западне.

К 11 сентября Буденному стало ясно, что у него практически нет шансов предотвратить соединение 2-й танковой группы с 1-й танковой группой, которые находились на остриях атаки и угрожали взять в клещи пять советских армий. Единственным выходом было отступление. Получив резкий отказ Шапошникова, который был слишком испуган, чтобы сказать Сталину правду, он решил обратиться к советскому лидеру напрямую со своим неутешительным прогнозом: «Промедление с отходом Юго-Западного фронта может привести к потере войск и огромного количества материальной части»[777].

Сталин отреагировал в своем стиле. Он без промедления сместил Буденного и приказал генералу Тимошенко, командовавшему Западным фронтом, отправиться на юг и занять его место. Затем он позвонил генералу Кирпоносу, запретив ему отводить какие-либо войска с позиций. В последней попытке переубедить Сталина Буденный попробовал уговорить своего преемника вместе с ним изложить Сталину факты, пока не стало слишком поздно. Кавалерийский офицер, который стал героем Гражданской войны (и в честь которого был назван популярный военный марш), маршал Советского Союза со своими знаменитыми усами, на протяжении долгого времени бывший одним из наиболее доверенных сподвижников Сталина, по-видимому, был уверен, что за столь дерзкий поступок его не постигнет высшая кара[778]. Тимошенко был менее оптимистичен, сказав: «Я не хочу совать свою шею в петлю»[779].

14 сентября – к этому времени Гудериан уже почти соединился с 1-й танковой группой – начальник штаба Юго-Западного фронта генерал В. И. Тупиков по радио связался с Шапошниковым и еще раз попытался изменить решение Сталина. Он не стал приукрашивать положение: «Начало понятной вам катастрофы – дело пары дней»[780]. В ответ Сталин назвал донесение Тупикова «паническим»[781] и приказал Шапошникову «внушить всему составу фронта необходимость