Операция «Барбаросса»: Начало конца нацистской Германии - Джонатан Димблби

уклонисты, дезертиры – подлежали расстрелу без суда органами НКВД. Все эти меры были осуществлены в кратчайшие сроки. Город находился в круглосуточной боевой готовности. Благодаря железной руке Жукова не было ни малейших следов паники. Ленинградцы проявили удивительное мужество и выдержку. Сам Жуков, не замеченный в чрезмерной эмоциональности даже в своих воспоминаниях, напишет, что «мужество, стойкость и упорство» его граждан «отпечатались в моей памяти на всю жизнь»[811].

Но еще до того, как завершилось строительство новых оборонительных рубежей, Гитлер отказался от своего плана сровнять шедевр Петра Великого с землей. Командующий группой армий «Север» фон Лееб получил приказ прекратить подготовку к штурму города и передать основную часть своей 4-й танковой группы в распоряжение группы армий «Центр» (где ей предстояло сыграть ключевую роль в последнем наступлении на Москву). Его солдаты, уже различавшие вдалеке мерцание городских огней, были сбиты с толку. Вальтер Брошей, чья рота приготовилась к рывку с холмов юго-западнее Ленинграда, записал: «В отдалении город пульсировал жизнью. Это выглядело очень странно – ездили трамваи, из печей шел дым, а по Неве шло оживленное движение». Размышляя о причинах отмены штурма, он пришел к выводу, что для гарантированного успеха фон Леебу не хватало солдат: «У нас в роте осталось двадцать восемь солдат из положенных ста двадцати, и их сейчас объединили в так называемые “боевые батальоны” – для штурма Ленинграда это не годится»[812]. Ганс Мауерманн испытал облегчение, получив приказ: «Каждый день – атака, со всей ее неопределенностью и неизвестностью. В преддверии новых испытаний приказ оказался очень кстати. Эмоции колебались между стыдом за то, что мы не смогли добиться успеха, и облегчением: “Слава богу, нам не пришлось туда идти”»[813].

К концу сентября Жуков мог доложить, что наступление немцев остановлено. Но теперь Ленинград был почти полностью окружен. Единственная дорога, связывавшая город с внешним миром, пролегала через Ладожское озеро – этот путь стал известен на весь мир как Дорога жизни. К несчастью, жизнь она помогла сохранить не всем. Хотя более 450 000 горожан было уже эвакуировано, 2,2 млн человек по-прежнему оставались в городе. Удушающая блокада обернулась катастрофой. Когда закончились запасы продовольствия, в городе начался голод. Сначала люди умирали десятками, затем сотнями и тысячами, а затем и десятками тысяч. Трупы – в некоторых случаях обезображенные следами каннибализма – грудами лежали на улицах. К зиме 1941/42 года, когда температура стала опускаться намного ниже нуля, смертность достигла 100 000 в месяц. За все время осады, которая продлится 872 дня, умрет еще очень много людей. Общее число жертв так никогда и не было точно установлено, но к концу января 1944 года, когда блокада наконец была снята, Гитлер мог бы утверждать, что по его вине в одном только Ленинграде погибло около миллиона мирных жителей.

В череде непрекращающихся катастроф жестокость по-прежнему оставалась для Сталина способом выплеснуть свой гнев. 11 сентября генерал Василий Гончаров, командующий артиллерией 34-й армии, был обвинен в трусости за то, что допустил окружение нескольких своих частей. В соответствии с директивой Сталина № 270, направленной против «дезертиров, трусов и паникеров», его приговорили к смертной казни. Приговор совместно вынесли Мехлис и генерал Кирилл Мерецков, который в июле сам подвергался аресту по делу Павлова. В отличие от генерала Павлова, бывшего командующего Западным фронтом, Мерецков избежал расстрела, но при этом – как позднее признавался один из его следователей – к нему применяли «физические методы воздействия… Его били резиновыми палками». После подобного обращения он не только признался в преступлениях, которых не совершал, но и вдобавок оклеветал Павлова, назвав его «предателем»[814]. Теперь же, реабилитированный Сталиным, он стал ярым сторонником высшей меры наказания за «трусость».

Пожилой майор, которому поручили расстрелять Гончарова, был более щепетилен. Получив приказ построиться в шеренгу вместе с другими офицерами штаба, он наблюдал за тем, как Мехлис – в качестве уполномоченного Ставки – прошелся вдоль строя, пока не остановился напротив обреченного. После короткого обмена репликами он зачитал страшные слова: «В соответствии с приказом наркома обороны № 270…» Закончив, он повернулся к майору и приказал ему расстрелять его собственного командира. От этой мысли майора охватил ужас. По воспоминаниям его коллеги-офицера, он не смог справиться с волнением и, несмотря на огромный риск, расстреливать Гончарова отказался. «Пришлось вызывать отделение солдат…»[815]

Несмотря на подобные меры, все больше солдат – поодиночке или группами – даже под угрозой расстрела отказывалось бросаться под огонь немецких пушек. В отсутствие более действенных способов поддержания дисциплины в войсках командирам оставалось повторять сталинские лозунги типа «Стоять насмерть» или «Ни шагу назад». Но требовалось нечто большее. Сталин выручил их и на этот раз.

12 сентября он и Шапошников подписали совместный приказ, предписывавший создать в каждой дивизии Красной армии заградительные отряды[816] численностью до батальона с полным вооружением и техникой, включая транспортные средства и танки[817]. Если отбросить юридические тонкости, задачей этих подразделений было истреблять всех тех, кто был уличен в распространении паники или пытался бежать с поля боя. Двенадцать дней спустя, 24 сентября, новую тактику опробовали под селом Черневое, недалеко от города Глухова, где Красная армия вела тяжелые бои со 2-й танковой группой Гудериана, приближавшейся к Брянску и Орлу. Столкнувшись с неприемлемыми, по его мнению, потерями, майор Амазасп Бабаджанян, командовавший 395-м стрелковым полком, попросил у своего комдива полковника А. З. Акименко разрешения отступить с западного берега реки Клевень на восточный. Акименко отказал ему со словами: «Ни шагу назад. Стоять насмерть»[818]. Бабаджанян подчинился.

Вскоре после этого немцы силами 70 или 80 танков прорвали фронт на участке, который удерживали 395-й полк и два других полка. В этот момент, по словам Акименко,

произошло неожиданное замешательство и чрезвычайное происшествие в боевых порядках… большая группа бойцов из курского пополнения, числом около 900 человек, совершила предательство интересов Родины. Как по команде эта группа поднялась и, бросив винтовки, с поднятыми вверх руками пошла в сторону танков противника. Танки противника немедленно окаймили предателей и под прикрытием других танков начали уводить этих предателей к себе.

Не имея возможности «отбить предателей для будущей расправы над ними советскими органами», Акименко решил следовать новому распоряжению Сталина: «Мною был отдан приказ двумя дивизионами артиллерии открыть огонь по предателям и танкам противника. В результате чего значительная часть предателей была уничтожена…»[819]

В ходе того боя (по записям, которые велись в дивизии Акименко) Бабаджанян потерял 605 человек убитыми, ранеными или пропавшими без вести; еще 850 человек были заявлены как «сдавшиеся в плен». О «значительной части» расстрелянных собственной артиллерией нигде не упоминалось.

Мужество Бабаджаняна перед лицом катастрофы настолько впечатлило Гроссмана (вынужденного покинуть зону боевых действий до окончания сражения), что он сделал его героем своей ставшей очень популярной повести «Народ бессмертен», которая вышла через несколько месяцев и в которой герой погибал, сражаясь до последней капли крови. Вскоре после этого автор оказался за обедом с одним командиром бригады на Украинском фронте. Они вспоминали даты и имена, пока Гроссмана не осенило, что он говорит с персонажем своей повести. «Да, я там был, – подтвердил Бабаджанян, – но вы меня убили…» Гроссман, который всегда мог найти нужные слова, ответил: «Я вас убил, но могу воскресить…»[820][821]

20. Словесные баталии

28 сентября над Москвой сгрудились зловещие снежные облака. Посол Великобритании и его американский коллега кутались от холода, дожидаясь на аэродроме прибытия объединенной англо-американской делегации. Здесь же присутствовал советский почетный караул (500 солдат, по-видимому, срочно отозванных с фронта). Звездно-полосатый флаг США, британский «Юнион Джек» и советское знамя с серпом и молотом развевались в унисон, когда лорд Бивербрук (представлявший Черчилля) и Аверелл Гарриман (представлявший Рузвельта) спустились по трапу самолета под звуки своих национальных гимнов.

Не считая того, что оба посланника были миллионерами, они не имели друг с другом практически ничего общего.