Операция «Барбаросса»: Начало конца нацистской Германии - Джонатан Димблби

На следующий день, во время второй встречи в Кремле, прогноз Криппса оправдался самым неутешительным образом. Сталин был в совершенно другом настроении: он был резок, высокомерен и агрессивен. Как отметил Гарриман, переговоры шли «очень тяжело»: советский лидер отчитал обоих посланников за недостаточный объем предлагаемой помощи. По словам американского посланника, Сталин практически обвинил обоих западных союзников в недобросовестности; в какой-то момент своей «глубоко обескураживающей речи» он прямо об этом заявил, сказав, что «скудость ваших предложений ясно показывает, что вы хотите поражения СССР»[847]. Когда Бивербрук передал ему письмо от Черчилля, Сталин продемонстрировал подчеркнутое безразличие, едва взглянув на него, а затем швырнув на стол рядом с собой. Когда Молотов пробормотал, что письмо не прочитано, Сталин просто взял его и передал секретарю, не читая. Это была грубость, рассчитанная на то, чтобы ее заметили. Встреча завершилась столь же плохо, как и началась. То, что Сталин не прервал конференцию на этой ноте, а угрюмо согласился провести новую встречу, было слабым утешением.

Бивербрук, который после первой встречи отправил восторженную телеграмму Черчиллю, пережил момент отрезвления. По словам Гарримана, «Макс был смущен» – не столько самим тупиком, сколько возможным ущербом от него для своего положения в Великобритании. «Бивербрук, – писал он, – постоянно думал о собственной репутации в глазах коллег в британском правительстве»[848].

На третьей встрече, состоявшейся 30 сентября, Бивербрук – игравший ведущую роль на первых двух – уступил Гарриману право представить точку зрения союзников. Технические команды обеих сторон внимательно изучили первоначальный список требований Сталина, так что американец перешел прямо к делу. Конференция должна была быстро завершиться, сказал он Сталину, который сразу же с ним согласился, заметив, что берлинское радио уже заявило, что переговоры закончились неудачей и взаимным раздражением. Пункт за пунктом они прошлись по списку из 70 позиций, а Гарриман пояснял, какие товары союзники могли и готовы были поставить. Эта была довольно значительная партия, общая стоимость которой приближалась к 1 млрд долларов (18 млрд в ценах 2020 года). Пока они ставили галочки напротив каждого пункта, атмосфера между сторонами постепенно наладилась. Настолько, что после того, как все было согласовано, Бивербрук не смог не спросить Сталина, понравилось ли ему сделанное ими предложение. Сталин улыбнулся и кивнул. В этот момент бывший нарком иностранных дел Литвинов – позабыв ради такого случая, что из опалы его вернули лишь для того, чтобы быть переводчиком, – вскочил на ноги и заявил: «Теперь мы выиграем войну!»[849][850]

Оставалось еще одно препятствие. Сталин настаивал, чтобы обе стороны подписали официальный протокол в подтверждение достигнутого соглашения. К несчастью, ни Гарриман, ни Бивербрук не имели полномочий поставить свои подписи под подобным документом. После реплики Гарримана, что письменные соглашения не нужны, они договорились на следующий день провести встречу с Молотовым для разрешения этого вопроса. Однако «старая каменная задница» был непреклонен: требовался протокол. Бивербрук возразил, что протокол – это не более чем «почетный меморандум». В итоге стороны выработали формулировку, позволявшую всем сохранить лицо, – официальное коммюнике, столь же громогласное, сколь и бессодержательное. Переполненное упоминаниями о «фашистской агрессии» и царившей между участниками атмосфере «согласия, доверия и доброжелательности», коммюнике заявляло, что «конференция трех великих держав успешно завершила свою работу, приняла важные резолюции в соответствии с поставленными перед ней задачами и выявила совершенное единодушие и тесное взаимодействие трех великих держав в их общих усилиях, направленных на достижение победы над смертельным врагом всех свободолюбивых народов»[851].

Бивербрук был настолько воодушевлен достигнутым результатом, что поспешил заключить, будто Сталин – «добродушный человек», который «практически никогда не выказывает никакого нетерпения». Полет фантазии продолжился на импровизированной пресс-конференции, на которую он пригласил пять западных корреспондентов, аккредитованных в Москве. На основании отдельного коммюнике, составленного им вместе с Гарриманом, он дал понять, что Сталин столь же рад успеху конференции, как и он сам. Александр Верт уловил это его настроение, сдержанно заметив, что Бивербрук «лопался от избытка чувств. Хлопая себя по ляжкам, он говорил, что русским очень понравился Бивербрук и что американцам очень понравился Бивербрук – “Не так ли, Гарриман?” – на что Гарриман ответил: “Разумеется, никаких сомнений”»[852].

В телеграмме Черчиллю, подчеркивавшей его собственный вклад, Бивербрук доложил, что конференция привела к «значительному укреплению боевого духа Москвы». Хотя премьер-министр послал ему в ответ свои «самые сердечные поздравления» и добавил: «Никому, кроме Вас, не удалось бы этого достичь»[853], его собственные оценки, сделанные позже, были куда менее восторженными. Прием, оказанный миссии в Москве, «был холодным, а тон дискуссий вовсе не дружественным. Еще немного, и можно было бы подумать, что сложное положение, в котором оказались Советы, сложилось по нашей вине… Как будто это мы явились просить об одолжении»[854].

Торжественный банкет в Кремле, отметивший формальное завершение конференции 1 октября, состоялся в старом Императорском дворце. На Гарримана произвела впечатление пышность обстановки и изобилие еды и напитков, от которых ломился их стол. Он с удивлением взирал на «бесконечные закуски, начиная с икры и разных видов рыбы, холодных молочных поросят, затем основной обед из горячего супа, цыплят и дичи, а также мороженое и пирожные на десерт… Перед каждым стояло несколько бутылок – перцовка, красное и белое вино, коньяк и шампанское». Поскольку гостей было слишком много – всего 120 или около того, – за время двухчасового пира было произнесено множество взаимных тостов. Время от времени Сталин, по обе стороны от которого сидели Гарриман и Бивербрук, поднимался со своего места, чтобы чокнуться бокалами с теми, кто сидел дальше за столом.

Гарриман был поражен контрастом между Кремлем и Даунинг-стрит, 10, где, по его утверждению – не совсем точному, – Черчилль «всегда старался держаться в рамках обычных британских рационов». Позднее он заявлял, что «испытал отвращение», наблюдая за тем, как советские чиновники ели как обжоры, в то время как народ России голодал[855]. В соответствии с требованиями протокола Криппс – все еще страдавший из-за того, что его отлучили от конференции, и по-прежнему не знавший о том, чего удалось (а чего и не удалось) на ней достичь, – восседал ближе к началу стола. Несмотря на наложенные им на себя ограничения, он получал удовольствие от происходящего: «Это был крайне удачный вечер… в восхитительной обстановке… еда была замечательной, и ее было даже слишком много». Даже если в какой-то момент он и чувствовал искушение предаться излишествам, аскетизм удержал его: «Я был благодарен своему вегетарианству и трезвенничеству», – заметил он[856].

На следующий день британский посол – которого к этому времени наконец-то поставили в известность о содержании соглашения – был холоден и реалистичен. Союзное коммюнике, по его мнению,

было совершено ложным в том смысле, что мы якобы удовлетворили пожелания русских. Да, окончательные списки были согласованы, но это не значит, что мы даже приблизительно пообещали им все, чего они хотели… Боюсь, что после впечатляющего успеха конференции настанет время разочарования, когда обещанные товары так и не будут поставлены. На самом деле я думаю, что мы сможем поставить лишь очень небольшую часть того, что мы пообещали, разве что будут предприняты какие-нибудь радикальные шаги, чтобы обеспечить доставку товаров по морю. Сейчас всем, кто хочет помочь России, предстоит сложная борьба[857].

Его прогноз оказался даже слишком точным. Бивербрук и Гарриман аккуратно подчеркивали различие между обещаниями «предоставить» товары и обязательствами обеспечить их безопасную доставку. Тому были свои причины: жесткая конкуренция в лагере союзников за поставляемые грузы; острая нехватка торговых судов; угроза немецких подводных лодок и люфтваффе на истерзанных войной морях между Соединенными Штатами, Великобританией и Советским Союзом; а также природные риски, связанные